– Сразу после второго задержания перед судом и вторым арестом я попала в больницу с симптомами заболевания почек. Врач в медицинском заключении не отразил и половины жалоб, не поставил диагноза, решил, что меня могут содержать под стражей. В результате меня отправили в спецприемник. Во время ареста мне стало совсем плохо. Врачи диагностировали хронический пиелонефрит. Такого заболевания у меня раньше не было. Чем закончилось для меня это испытание, я пока не знаю – только собираюсь пройти медицинское обследование.

– Первый арест я отбывала в ИВС, потому что якобы спецприемник был на ремонте. Меня держали в камере с курящими людьми (у меня аллергия на табак), не давали принимать душ, не водили на прогулки. В ИВС не было питьевой воды. Второй арест я отбыла в спецприемнике – никаких следов ремонта я там не заметила. В начале ареста мне не разрешали свидания, кормили холодной едой, не давали позвонить близким людям. Канализация в спецприемнике периодически не работала, и текла ржавая вода из крана. В камере часто не работало отопление, и я очень сильно мерзла. Второго одеяла мне не дали, потому что "не положено". Во время второго ареста мне стало плохо. Мне вызвали скорую помощь. Конвоиры присутствовали во время медицинского осмотра в спецприемнике. Они не вышли, проигнорировав мое право на сохранение медицинской тайны. Конвоир-женщина рассказывала сотрудникам скорой помощи, что я очень люблю врать, что я якобы большая врушка, которая всем недовольна. Даже врач скорой помощи спросил ее, почему она так со мной обращается. Из-за поведения конвоира я впервые заплакала – никому за месяц больше не удалось довести меня до слез.

– Эта женщина казалась милой: у нее был приятный голос. Она вела себя благожелательно по отношению к отбывающим арест. Правда, лексикон у нее был как у человека, который много общается с сидельцами. Мне казалось до какого-то момента, что она ко мне относится по-человечески. От других конвоиров я ничего хорошего не ждала. Но меня расстроило, когда так себя начал вести человек, который, казалось, был более или менее нормальным. Сотрудники спецприемника вели себя со мной так, чтобы я начала сомневаться в своей адекватности. Например, я отдавала им работающий телефон, а получала назад мобильник, который невозможно было включить. Со стационарного телефона время от времени нельзя было позвонить на номера моих близких и адвоката. На все вопросы сотрудники спецприемника отвечали, что "делать нам больше нечего, как мешать тебе звонить". Особенно меня возмутила бесцеремонность. Во время свидания с моим молодым человеком конвоир вмешивалась в наш разговор со своими оценочными суждениями. Например, когда сотрудники спецприемника стали читать письма, которые передал мне мой парень, конвоир сказала, что ей тоже интересно узнать, что мне пишут. Эти письма мне не передали, потому что среди них было письмо Навального из СИЗО, опубликованное в его аккаунте. Сотрудники переполошились и сказали, что письмо Навального они мне передавать не будут. В целом сотрудников спецприемника, как я поняла, возмутил мой эфир на "Эхе Москвы". В промежутке между первым и вторым арестом я рассказала в эфире об условиях содержания в спецприемнике. Некоторые конвоиры задавали мне вопрос, что будет, если Навальный придет к власти, и сколько денег мы получаем за митинги. Конвоиры спрашивали меня, не хочу ли я пойти работать или учиться. Я ответила, что закончила вуз с красным дипломом и работаю в штабе Навального. Когда я освобождалась, сотрудники спецприемника попросили меня больше к ним не возвращаться – из-за меня им пришлось отвечать на жалобы и дополнительно работать.

– Я постоянно писала жалобы и призывала сторонников команды Навального писать жалобы в прокуратуру на условия содержания в спецприемнике. В результате меня перевели в камеру, где никто не курил, разрешили свидание, передачи, письма. В какой-то момент я смогла позвонить близким. Отопление в камере пропадало еще несколько раз. В результате перед освобождением я чувствовала себя очень плохо. Первую ночь дома из-за температуры мне снились кошмары, что я снова за решеткой.

– Я отбывала арест вместе с моими соратниками Егором Алашеевым и Сергеем Пронюшкиным. Во время прогулки я оставляла для них на снегу послания: "Россия будет свободной". Сотрудники спецприемника стирали эти надписи. Один раз они пригрозили, что фраза на снегу может быть воспринята как оскорбление власти. Когда Сергей Пронюшкин проходил мимо моей камеры и кричал мне: "Привет, Марина", я успевала ответить: "Привет, Сережа". Я бы никогда раньше не поверила, что обмен через решетку двумя короткими фразами может быть тем, что держало меня в хорошем настроении до вечера. Когда Сережа заболел и не проходил мимо моей камеры на прогулку, мне было грустно. Егор Алашеев сидел в камере рядом со мной. Я слышала, как он смеется и кашляет. Я бы никогда не подумала, что можно быть настолько счастливой, когда слышишь, как кашляет твой друг.

– Одну неделю ареста я сидела в камерах на двоих, три недели в одиночестве. Сокамерницы были в шоке, что у нас сажают за митинги. Во время первого ареста ко мне приходил человек, который не представился. Меня вывели из спецприемника на другой этаж здания и оставили в кабинете с незнакомым человеком. Он пытался меня расспрашивать о работе в штабе, я сказала, что не имею никакого желания с ним общаться.

– За организацию митинга 31 января, хотя, когда он организовывался, я сидела под арестом и даже не знала, что в Самаре будут протесты. Я узнала о нем, когда вышла на свободу. Я сказала в эфире "Эха Москвы": "Насколько мне известно, 31 января в Самаре пройдет митинг". За это я получила 28 суток второго ареста. Они сочли эту фразу призывом и организацией несогласованного публичного мероприятия.

– Меня он разозлил. Каждый раз, когда мне отказывали в моих законных правах, я очень злилась. Теперь мне особенно хочется эффективно провести "Умное голосование" и сделать расследование о ком-то из самарских чиновников, депутатов и руководителей ФСИНа. У меня возникло множество вопросов к силовым структурам Самарской области. Сейчас мы все, кто получил арест и у кого прошли обыски, считаем личной задачей задавать эти вопросы и самим искать на них ответы. Еще я, побывав под арестом, по-особенному воспринимаю последние слова Навального из суда и письма из СИЗО. Я увидела, что человек даже в таких условиях может сохранять силу духа и чувство юмора. Его последнее слово воодушевило меня, как и многих других политзаключенных и тех, кто хочет, но боится поддержать Навального. Мне в спецприемник присылали письма и телеграммы от моих соратников, друзей и незнакомых людей. Я была за решеткой одна, но чувствовала единение с людьми.

– Как прошел обыск у ваших родителей и волонтеров штаба?
– Обыск был по уголовному делу, возбужденному по статье 267 УК ("Приведение в негодность транспортных средств или путей сообщения"). Это дело связано с январскими митингами, пока по нему нет подозреваемых и обвиняемых. Я прохожу по этому делу как свидетель. У родителей изъяли технику и ноутбуки. Мне пришлось им объяснять, что в ближайшее время их не получат обратно. Родители не одобряют мой интерес к политике и работу в штабе Навального. У меня с ними серьезный конфликт по этому поводу. Будем надеяться, что смогу возместить родителям вред от обыска. Раньше в Самаре не приходили с обысками к волонтерам штаба, только к сотрудникам. Волонтерам тяжело, но они справляются и ничего не боятся.

– В кошмар я больше не хочу, но даже мыслей уехать не возникало. Этой мой город, моя страна – я хочу здесь жить. Как объяснить, что такое любовь к своей стране и своему городу? Я здесь у себя дома, на своем месте. Мы все делаем правильно и обязательно победим.