Минувший год отложится в памяти человечества не только «торжествами» по случаю столетия со дня начала «Великой Европейской войны», как называли Первую мировую современники. Цивилизованный мир, с недоумением и возмущением взирающий на дикие по сути российско-украинские распри, в равной степени запомнит юбилеи русского поэта Михаила Лермонтова и украинца Тараса Шевченко. Точно так же, как несколько лет назад отметил годовщины Николая Гоголя и Сергея Аксакова. Всё потому, что по прошествии столетий ясно: они – каждый в отдельности – сделали для понимания миром «особенной стати» России больше, чем все политики и дипломаты вместе взятые. А понимание, на мой взгляд, – цель куда более достойная и гуманная, нежели любая пропаганда.

Вот и воспоминания выдающегося земского и государственного деятеля, почётного гражданина волжского Ставрополя и Самары Александра Николаевича Наумова, изданные после его кончины в эмиграции вдовой Анной Константиновной и дочерью Ольгой Кусевицкой (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917 / В 2 кн. – Нью-Йорк, 1954-1955), служат той же цели…

И вообще, есть тексты, к которым людям, всерьез интересующимся историей отечества, хочется возвращаться вновь и вновь* – как к первоисточнику, дающему немало пищи для размышлений и анализа. Мемуары Наумова – тот самый источник.

ВОТ ТАК и с бессмертной ленинской цитатой – о том, кто кого разбудил и какие это возымело последствия, породившей бесчисленное множество политических анекдотов. Все уже забыли, что было в первоисточнике – со школьной скамьи запомнилось только, что первым «будильником», запустившим невиданную по своей разрушительной силе бомбу с часовым механизмом, выступили декабристы.      

На самом деле цитата звучит так: «Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его «Колокол» помогли пробуждению разночинцев, образованных представителей либеральной и демократической буржуазии, принадлежавших не к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству» (В.И. Ленин «Из прошлого рабочей печати в России»).

Но «это ничаво», как говаривали «вонючие мужики» в одном из приписываемых Хармсу анекдотов про Пушкина. Беда в другом. В том, что для большинства даже самых «образованных представителей» такие общечеловеческие, в общем-то, понятия, как «уважение к источникам и традициям» и «память» ровным счётом ничего не значили. Как, собственно, и для последующих поколений. Каждый из чего придётся строит свою колокольню и льет свои колокола. А тройка знай себе несётся мимо.

Происходит ровно то, о чем грустил мой любимый Осип Мандельштам: «И те, кому мы посвящаем опыт, до опыта приобрели черты». Но это уже ощущения позднего, зрелого Мандельштама (а поэты зреют поздно) – в тридцать с небольшим были совсем другие.

«Память моя враждебна всему личному, – писал выпускник знаменитого Тенишевскго училища и Сорбонны. – Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюблённых в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю – память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого. Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочёл, – и биография готова. Там, где у счастливых поколений говорит эпос гекзаметрами и хроникой, там у меня стоит знак зияния, и между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем, место, отведённое для семьи и домашнего архива. Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения, – а между тем у неё было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения» («Комиссаржевская» – из цикла «Шум времени», 1923 год).

В этом, в отношении памяти – даже не ров, а глубоченная пропасть между гениальной «четырехмерной» прозой Гоголя и гениальной «четвёртой прозой» Мандельштама.  

В ОТЛИЧИЕ от разночинцев, Наумов точно знал, «что хотела сказать семья». Никакого косноязычия. Родословная, которой нельзя было не дорожить. Древо с такими корнями, что, казалось, не выворотить ничем. Уходящая вглубь веков абсолютно прямая ветвь…

Я уже писал однажды, но стоит повториться. Ветвь древнего рода, к которой принадлежали Александр Николаевич и его предки, шла «от родоначальника Наума, сына Павлина, выходца из «свицких» (шведских. – С.М.) земель, вступившего на службу в XIV столетии к Великому князю Симеону Гордому. Последующие поколения Наумовых в лице своих представителей являли собою беспрерывную серию служилых русских людей, так или иначе привлеченных к делу собирания и строительства российской земли и государственности. Многие из них состояли в числе лиц, в той или иной степени приближенных сначала к Великокняжескому, затем Царскому и, наконец, Императорскому Престолу, а один из моих предков, стольник Наумов, значился в списке избирателей на русское царство Михаила Фёдоровича Романова» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 1. – С. 5).

Обширные родовые имения в Ставропольском уезде (сначала Оренбургского края, затем Симбирской, а со второй половины XIX века – Самарской губернии) были пожалованы Наумовым ещё царём Алексеем Михайловичем… Словом, не какие-то там «приписанные к дворянству» и мелкопоместные, не степные дикие помещики, многие из которых задолго до революции проиграли и иными способами порастеряли состояние, нажитое их отцами и дедами (а потому и втянулись в революционные игры) – нормальная российская дворянская семья, имевшая большое и крепкое, передовое для того времени и эффективно управляемое хозяйство.

Родовое наумовское поместье Головкино, располагавшееся на берегу впадающей в Волгу реки Урень в 9 км южнее современного села Старая Майна Ульяновской области, до революции относилось к Ставропольскому уезду Самарской губернии. Усадьба, по праву считавшаяся одной из самых богатых в Поволжье, принадлежала сначала вице-канцлеру Российской Империи Г.И. Головкину, затем графу И.Г. Орлову, а с XIX века – Наумовым. Знаменитый головкинский дворец и Вознесенская церковь «с изысканной декорацией фасадов в стиле раннего классицизма» (проект связывается в литературе с именем архитектора К.И. Бланка), вкупе представлявшие собой уникальный памятник архитектуры и бывшие подлинным украшением края, строились на средства, выделенные Екатериной II после посещения усадьбы в 1765 году. (По: Чекмарев А.В., Слезкин А.В. Хроника вандализмов // В сб. «Русская усадьба», №12 (28). – М.: «Жираф», 2006. – С. 822-840). 

КАК И ВСЕ представители дворян, да и сам Александр Наумов, прежде чем вступить в наследство**, его отец Николай Михайлович (3 апреля 1835 – 24 июля 1903, ст.ст.) должен был получить приличное образование и жениться. Что и случилось, только не так гладко, как хотелось бы. Окончив московскую гимназию на Лубянке и поступив в Императорский Казанский университет – нежданно угодил на Крымскую войну. Пошёл добровольцем, «несмотря на родительский запрет, – читаем в мемуарах (там же: Т. 1, С. 10). – Господь хранил моего отца даже от ранений, несмотря на ряд испытанных им опасностей. Так, запомнился мною его рассказ, как, исполняя одно срочное поручение… он попал в линию перекрестного огня, когда пули и снаряды свистали и разрывались вокруг него. Конь пал, гусарский кивер отца был насквозь изрешечен, сам же он чудом уцелел… Много тревожных ночей приходилось проводить отцу, лежа в грязи, лужах, под дождем лишь с седлом под головой… По окончании Крымской кампании отец вышел в отставку, и с гордостью до конца своих дней именовал себя «поручиком в отставке».

За боевые отличия отец А.Н. Наумова получил офицерский чин, служил ординарцем известного полководца, героя Крымской войны генерала от инфантерии П.П. Липранди. «К глубокому сожалению, – пишет Наумов, – интереснейшие отцовские письма, посылавшиеся во время войны моему деду… и сохранявшиеся в моём семейном архиве, сделались достоянием большевиков и, вероятно, подверглись общей участи всего оставшегося нашего домашнего скарба».

Поселившись после войны в Москве, отец весь отдался музыке, усиленно занимаясь игрой на виолончели, брал уроки у известных профессоров. Он оказался в самом центре интеллектуальной жизни. «В Москве того времени жили Аксаковы (Иван Сергеевич, Александр Николаевич и др.), Самарины, Хомяковы, которые, как известно, представляли собой культурный, оживлённый и интересный славянофильский кружок, в котором довольно часто бывал мой отец, принятый как свой человек в родственных семьях – Аксаковской – по Пановым, и Хомяковской – по Наумовым. Встречал он там также Николая Васильевича Гоголя и нередко слушал его художественно-мастерские чтения».  

ДУМАЮ, именно это родство и именно эта семейная традиция – всегда быть в центре живой культуры – так или иначе уберегла юношу Александра Наумова от «подпольных» соблазнов века. Сам он «не бывал» у славянофилов – но наверняка слышал семейные предания. Родной дядя отца Александра Николаевича, брат его бабушки Варвары Алексеевны (урождённой Пановой) – Василий Алексеевич Панов, по свидетельству В. Григоровича, был «среди первых начинателей науки славянской». Как вспоминали современники, Аксаковы, Самарины, Хомяковы, Киреевские высоко ставили его познания, способности и дела (достаточно вспомнить изданный им «Синбирский сборник» трудов славянофилов). Известны его тексты. Но, честно говоря, в историю он вошёл прежде всего как ангел-хранитель великого русского писателя Николая Гоголя. Панов пришёл в восторг от его сочинений – и, «пожертвовав всеми своими расчётами», вызвался сопровождать одинокого и больного писателя в его второе путешествие за границу. По воспоминаниям Ф.И. Буслаева, Панов был для Гоголя «и радушным, щедрым хозяином, и заботливой нянькой, когда ему нездоровилось, и домашним секретарем, когда нужно было что переписать» (сохранились сделанные им копии с «Ревизора», «Мертвых душ» и «Женитьбы»).

Кто знает, может, благодаря этому человеку, искреннему и бескорыстному в своем служении русской культуре, мы можем читать и перечитывать провидческие строки про «бойкую необгонимую» тройку-Русь.     

ВАСИЛИЙ ПАНОВ умер рано, в тридцатилетнем возрасте, друзья похоронили его в Москве. Бабушка Александра Наумова, как и его дед – гвардии полковник и одно время Симбирский губернский предводитель дворянства Михаил Михайлович Наумов (1800–1880), погребены на кладбище Симбирского Покровского мужского монастыря***. Там же покоится прадед – богатый симбирский помещик, штабс-капитан гвардии Алексей Нилович Панов.

А спустя десятилетия искренняя дружба объединила двух ровесников, членов Государственного Совета, предводителей самарского и московского губернского дворянства Александра Николаевича Наумова и Александра Дмитриевича (племянника известного славянофила, историка, публициста и общественного деятеля Юрия Фёдоровича Самарина, в своё время сослужившего добрую службу только что образованной Самарской губернии в деле создания земских органов и становления местного самоуправления – в 1865 году он председательствовал на первом в истории России губернском земском собрании. В 1915 году, когда А.Н. Наумов стал министром земледелия, А.Д. Самарин был назначен императором обер-прокурором Синода, за что, собственно, жестоко преследовался впоследствии большевиками и умер в ссылке в Костроме.

«Глубоко-религиозный и консервативный в лучшем смысле этого слова, Александр Дмитриевич Самарин отличался необычайной стойкостью своих продуманных и твёрдо усвоенных убеждений. В открытом исповедании их, несмотря ни на что, он видел цель и правду своей жизни и службы. Вот отчего так трудно ему было нести свой крест на высоком посту обер-прокурора Синода в тяжелые времена разных темных влияний на царя. Из-за небезызвестного Варнавы Самарину пришлось уйти со службы с сознанием страшного грядущего», – пишет Наумов (там же: Т. 2, С. 5), который и сам вскоре лишился поста министра, по сути, из-за того, что не пустил на порог всемогущего «тобольского старца» Распутина, чем вызвал немилость императрицы…

«Страшное грядущее» было уже на подходе…

_________________

* См. предыдущие публикации: «Читая Наумова», «Ставропольская заутреня», «Последний реформатор», «Кузница Октября», «От лукавого», «Чёрный список», «Битва с апостолом», «Чужая земля», «Быть бы живу», «Русская ветвь», «Благодаря и вопреки».

** «У дедушки было трое сыновей, – пишет А.Н. Наумов, – старший Михаил, затем Алексей и, наконец, Николай – мой отец. Все они к концу пятидесятых годов переженились. Приблизительно в то же время старик Михаил Михайлович распорядился своим имуществом так, что всё свое родовое поместье при с. Головкино, около 20.000 десятин земли, разделил на три части, а путем жеребьёвки между собой сыновья его получили каждый свою часть в собственность».

*** Как пишет А.Н. Наумов, «похоронен мой дед… в склепе, вместе с прахом бабушки Варвары Алексеевны, недалеко от алтаря главной церкви, вблизи от покоящихся там многих родных и близких семьи Наумовых… В «добеженские» времена могилу стариков я часто навещал». На могиле указано, что Варвара Алексеевна Наумова скончалась до 1880 года. Видимо, эта дата привязана к датам жизни М.М. Наумова (1 августа.1800 – 7 февраля 1880, ст.ст.). По сведениям Александра Николаевича, бабушка ушла задолго до смерти деда: «Скончалась в ранних годах – вскоре после рождения моего отца, и в памяти моей остались лишь изображенные на портретах черты её худощавого, умного и удивительно привлекательного лица, обрамлённого модным того времени батистовым кружевным чепчиком. Отец мой вспоминал о ней всегда с чувством особой сыновней нежности».

Фотографии из книги: Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917 / В 2 кн. – Нью-Йорк, 1954-1955 и ресурсов интернета