В ДОМЕ НАШЕМ ОБЩЕМ

В свое время Михаил Булгаков писал о том, что «москвичей испортил квартирный вопрос», а в наше закамуфлированное демократическими воззваниями лихолетье зеков он доконает точно. И, если у ответственного квартиросъемщика имеются хоть какие-то принадлежащие ему жилые метры, то у «человека в телогрейке», как поется в популярной песне, помимо одного из ярусов шконки, полки в тумбочке и табуретки, прав больше не обнаруживается ни на что. Вдобавок ко всему, в столовой его кормят баландой, которую у приличного хозяина не каждая свинья еще есть будет. А в санчасти местные «коновалы» на одних и тех же бланках выписывают анальгин, как средство от всех болезней, да направление в морг.

— Нет, я уже больше не сяду, — негодуют в сердцах зэки, видимо, предпочитая земному концлагерю добровольно отправиться в сулящий им, как мученикам райские кущи, мир иной. Однако в действительности все получается совсем иначе, разучившиеся жить в нормальном социуме, освободившись, они неизменно в ближайшее время оказываются помещенными за колючую проволоку, пока и в самом деле от антисанитарии, недоедания и болезней не прибирает их косая, где-нибудь «на перекладных» между тюрьмой и лагерем.

И если в былую вольную бытность кому-то из этих, скажем так, вечных ЗЭКа и удавалось избегать таких напастей общества, как алкоголизм, наркомания и мужеложство, то будьте уверены, что в нынешнем положении это их верные спутники в любом из российских пенитенциарных заведений с первых и до последних дней. Отсидеться, затеряться, отстраниться или, как еще здесь на уголовной фене ботают, «притыриться», сразу следует заметить, не удастся. Ведь, как мы уже писали раньше, у осужденного на срок в тесном ГУФСИНовском архипелаге нет даже и намека на хоть сколько-нибудь обособленное пространство, где бы он мог, пусть изредка, но побыть наедине с самим собой. И это даже не первый круг ада — по-солжениценовски, (так теперь уже романа определенно не назовешь), это самые настоящие Содом и Гоморра, а то и просто — дурдом.

Вот, например, какие события разыгрались на днях в одной из колоний строгого режима в Самарской области. Причем в мужицком бараке, куда сотрудники администрации все проверяющие комиссии для показухи первым делом приводят, тогда как блатные отряды обходят стороной. Оттуда вообще, словно из темного леса среди бела дня, с фонарем и охраной не вернуться можно — такая зловредная там круглосуточно стоит атмосфера, как нельзя лучше могущая быть охарактеризована одним метким русским обозначением — кильдым!

Хватит, мол, нам и тихого омута, который, как подразумевается, потому и тихий, что в нем черти водятся. Вот на них-то, окаянных, давайте и поглядим!

Осужденный Сергей Кротов два дня пользовался — стоит отметить, являющимся запрещенным предметом — сотовым телефоном осужденного «Кармана», свою фамилию который не помнит, пожалуй, даже уже и сам. Да и лагерное начальство грешило порой тем, что, не сумев наскоро выяснить по картотеке нужные инициалы, частенько вызывало его на аудиенцию по погонялу:

— Осужденный «Карман», пятнадцатый отряд, срочно прибудьте в штаб учреждения, — зачастую слышалось по громкой связи.

Так вот, осужденный Сергей Кротов два дня, как это молвится по-молодежному, «висел и висел» на чужом аппарате, а в качестве заранее оговоренной расплаты за услугу вместо обещанного героина уколол «Кармана» обычным анальгином. Это было в первый раз, а во второй — вообще соскрябанной со стен побелкой, от чего легковерный наркоман покрылся на сделавшейся гусиной коже трупными пятнами, закатил глаза и забился в судорогах. Симптом для всех «пыриков» безошибочный — «Кармана» «тряхануло». Чресла его напряглись и обвисли, а язык онемел и не мог вымолвить ни единого звука во спасение подверженного испытаниям тщедушного организма.

— За что? — только и успел вякнуть он перед началом агонии.

В защиту своего подопечного завхоз пятнадцатого отряда Илья Толстый, фамилию которого, за ненадобностью, так же давно уже никто не помнит, нанес сокрушительный удар в глаз заключенному Сергею Кротову почти тотчас, как только узнал о причине произошедшего по слабому шевелению губ приходящего в себя «Кармана». И на то были веские причины: осужденный «Карман» является ночным дневальным его отряда, и случись с ним что-нибудь посерьезнее, допустим, от занесенной в организм грязи или же передозировки летальный исход, то об условно-досрочном освобождении, которое, по всем подсчетам, у Ильи Толстого подходило в следующем месяце, соответственно, не могло быть никакой речи. Говоря другими словами, на самого «Кармана» ему было глубоко наплевать, но вот о собственной шкуре душа у него ох как радела.

И так, в буквальном смысле, гром и молния, разверзшиеся перед глазами осужденного Сергея Кротова, настигли его в коридоре жилой секции, когда он, натворив дел и не подозревая о готовящемся возмездии, шел покурить на крыльцо перед бараком. В результате чего он медленно сполз по стене и на минуту потерял сознание, мешая проходу с безразличным видом перешагивающих через него мужиков, решивших, видимо, что он, подобно им, вусмерть напоролся бражки, вот и валяется теперь посреди коридора, изображая из себя, какой он крутой парень.

В дальнем «проходняке», прямо напротив входа, два бывших активиста или, изъясняясь привычным для здешних мест языком, две суки, выбивали карточный долг с непонятно кого по лагерной иерархии, при этом во всеуслышание объявляя его «полупидором», на что тот почти не возражал, вяло отбиваясь. Так что картина ежедневной жизни складывалась вполне обычная.

В голове у Сергея Кротова шумело, глаз оплыл, и он не мог его разлепить, прикрывая обеими руками. Но уши при этом отчетливо слышали вбиваемую в них будто молотом угрозу-внушение, идущую от завхоза пятнадцатого отряда Ильи Толстого, для пущей важности трясущего его, приподняв за грудки:

— Последний раз предупреждаю, еще раз замутишь в моем отряде что-нибудь с героином, считай, что жил — все зря. Я тебя тогда сам уколю, но своей уже иглой — кожаной! Понял?

Выпущенный из его цепких дланей Сергей Кротов моментально рухнул на пол. Илья Толстый удалился, а подоспевший на общий шум завхоз четырнадцатого отряда Кирилл Федунькин, убежденный наркоман со стажем, принялся расспрашивать подопечного уже своего отряда, с болью глядя на его изувеченное лицо.

— Кто тебя так, брат? Кто?

Лицо с фингалом хотело было во всех подробностях пожаловаться ему на несовершенство мира и зловещую несправедливость отдельных личностей в нем, но как в разлаженном механизме, лишь начав набирать обороты, речь его резко застопорилась, на первом же всхлипе — «Карман»! — ибо в голове у него от перенесенной травмы все смешалось, как некогда и от других обстоятельств в доме Облонских, в романе всемирно почитаемого писателя графа Льва Толстого, вероятно, лишь понаслышке известного и тем, и другим участникам означенных несуразностей.

— Я так и думал... падла... счас я ему покажу, счас, — провозгласил Кирилл Федунькин и, преисполненный благородного негодования, перемешанного с жаждой неосознанной справедливости, ринулся в соседний отряд. Однако на ходу чуть был не сбит торопящимся для выполнения гомосексуальных услуг осужденным Пенелопой, фамилию которого так же, как и в первых двух случаях, никто уже не помнил, хотя все точно знали, что поджидал его — или, по-местному, Ее — за бараком, с обещанной в качестве расплаты десятирублевой пачкой сигарет «Максим», никто иной, как восьмидесятилетний дед Мартын, фамилию и имя которого, как и в первых трех случаях, за исключением, пожалуй, сотрудников спецчасти и пенсионного фонда, при всем желании назвать никто бы не сумел. Куда только ученые, интересно, смотрят? Представляете, такого по приговору суда на Марс бы отбывать наказание отправить — он бы там мигом жизнь воспроизвел! Редкостный развратник, редкостный. Да бес, как говорится, с ним!

После преодоления лестничного проема с подъемом на второй этаж, завхозом четырнадцатого отряда Кириллом Федунькиным осужденный «Карман» был обнаружен в умывальной комнате, когда под струей холодной воды пытался привести себя в чувство от сильнейшего отравления простейшим химическим соединением, скорее всего, известкой; и, как следовало ожидать, тотчас испытал на своем шелудивом личике всю неблагозвучную хлесткость обессиленной и больше походившей на комариную атаки. Да и какая может быть мощь в кулаке бывалого наркомана? Так, понт один! Тем более, Кирилл Федунькин был внезапно остановлен встречным ударом закипавшего уже старого совдеповского чайника, пришедшимся ему вместе с вылившимся из него кипятком прямо по темечку, от осужденного двенадцатого отряда Банзая (так же, как и все остальные упомянутые уже осужденные, все чаще отзывавшийся на погоняло, видимо, не очень-то нуждавшийся ни в собственном имени, ни в фамилии), специально перелезшего через забор локального участка за обещанными ему там взамен взятых еще на той неделе денег наркотиками и невольно подумавшего, что бегущий по лестнице вверх завхоз в который раз пытается от него скрыться — что, собственно, заставило осужденного Банзая, для пресечения предполагаемого обмана, прибегнуть к первому подвернувшемуся ему под руку назидательному средству, как только он его догнал. Чем не зощенковская сцена из рассказов про коммунальные квартиры? С той лишь разницей, что там у жильцов все битвы, как правило, происходили на общей кухне, а тут, из-за значительной перенаселенности лагеря, она давно уже была отдана под жилую секцию, и чайники кипятились где придется — в частности, в умывальной комнате, т. к. туда были подведены розетки.

Крик обваренного разнесся, что называется, на всю «ивановскую», но так и не был услышан младшим комсоставом за толстыми двойными рамами Дежурной части. Да и как он мог быть воспринят, когда она была заперта на ключ. А все заступившие на сутки обитатели пустились разнимать развязавшуюся на почве пьянства в тринадцатом (блатном) бараке поножовщину. И это в то время, когда из седьмого отряда, относящегося к третьему сектору, поступило сообщение о том, что осужденный Доза, двадцати трех лет от роду, чьи имя и фамилия вряд ли даже у его многочисленного окружения когда-либо всплывут в памяти, не выдержав этого скотского существования, вдруг взял, да и повесился. И это при том, что в четвертом секторе, к которому относятся девятый, десятый, одиннадцатый и четвертый отряды, трое осужденных уже не подавали признаков жизни, очевидно, злоупотребив «белым китайцем» — именно так теперь именуется самый опасный героин, который всеми правдами и неправдами поступает в зону в необъятных количествах. Другими словами, везде администрации было не поспеть.

Между тем, холодное осеннее солнце еще не зашло. Птички, радуясь ему, звонко тренькали на подпиленных — по указке режимной части колонии — ветках. До отбоя было далеко, а до освобождения (как до почти не существующего измерения) — тем более. И как в подобных условиях, напрашивается вопрос, встать на путь исправления бедолаге осужденному, как ему об этом без зазрения совести талдычат неподъемные юридические талмуды и предписания? Какой там. Тут бы выжить!

Сентябрь 2006 г.
ИК-10,Самарская область.
Красноярский район.