— Мои родители в 1984 году переехали в Тольятти из Кирова, где я родился. Но именно здесь я сформировался как личность, художник. Здесь я окончил художественную школу, политехнический колледж и художественно-графический факультет нашего университета.

— Мне тогда было около 12 лет. Действительность воспринималась не так, как сейчас, с высоты прожитых лет, а наивно и по-детски. Но даже тогда я явно ощутил и заметил, что Тольятти отличается от Кирова: люди другие и городской уклад иной. Все равно, что перелететь с одной планеты на другую. Какое-то время я даже привыкал, причем порою это происходило болезненно. Наверное, потому что у меня такая особая душевная организация. И устройство города не похожее на то, что я привык видеть… Может, оно и формирует со временем людей, которые здесь живут? Там все было традиционным, устоявшимся, сложившимся, всюду была история. Здесь я такого тогда не ощущал и до сих пор не наблюдаю. Здесь, если выразиться метафорично, все выдувает ветром. Как была степь, так и осталась. Быстро все меняется, быстро приходит, быстро уходит.

— Это произошло еще в самом раннем детстве, в детском саду. Меня спросили, кем я хочу стать, на что я ответил, что хочу стать художником и никем другим. И я им стал. Своих родителей я настолько достал своим желанием, что они меня в итоге отправили учиться в художественную школу на Лесной. На мой взгляд, в одну из самых лучших в городе. Насколько знаю, некоторые преподаватели там еще с тех времен трудятся. Дай им Бог здоровья!

— Хороший вопрос. Интересный. Я часто об этом думаю. Вспоминаю, анализирую. Ведь это было не так уж и давно. Прошло всего 30 лет. Это были мои студенческие годы. Скажу сразу, с бандитами мы никак не контактировали. Мы занимались учебой. Нам было по 20 с небольшим лет.

А время было странное, противоречивое. Время переосмысления того, что было, время перелома. Мое поколение успело достаточно пожить в Советском союзе. И прямо на наших глазах радикальным образом все изменилось. И тогда была одновременно и растерянность (как жить дальше?) и надежда на то, что сейчас сформируется что-то новое, что-то другое придет. К тому же, когда тебе 20 лет, то ты на самом деле мало задумываешься о том, что будет с тобой. Мы просто жили: ездили на пленэры на Федоровские луга или в Ширяево, занимались учебой, учились друг у друга рисовать, перенимали опыт наших великих предшественников. 

Что же касается культурной жизни в городе, если сравнивать с днем сегодняшним, то она бурлила. Была масса имен, направлений, творческих и художественных объединений. Было модно заниматься тем, что сейчас называется актуальным искусством, а тогда его по-старинке называли «авангардом». Я сам этому искусству уделил достаточно времени. Любил всевозможные эксперименты с материалами, техниками, делал инсталляции. И я увлекся этим настолько, что забывал про все на свете. В какой-то момент я даже организовал в Тольятти что-то навроде объединения концептуальных художников. Было время свободы, поиска и эксперимента. Интересно было жить тогда, очень даже.

— Сложный вопрос. В определенный момент я со своими экспериментами и поисками пришел в темный тупик пустоты, уже не знал, куда идти дальше. Я перепробовал все что можно и нельзя. И тогда я понял, что из тупика есть один выход — назад. Надо было идти туда, откуда я ушел, ведь впереди — стена. И я решил попробовать сменить направление. При этом направлений у меня было сразу несколько, как у дерева веток. Работал в театре в плане сценографии и театральных макетов. Я оттуда очень многое взял в плане бутафории, работы с материалами, это очень мне помогло в конце 90-х — начале 2000-х. Помимо этого пробовал себя в керамике с уклоном в народный, традиционный стиль. И еще в ряде направлений себя искал. Но я не могу в чем-то одном бесконечно работать. Мне каждый раз надо пробовать что-то новое.

Потом, с возрастом, начал понимать, что в плане художественного мастерства, пока занимался экспериментами, я просто-напросто остановился в развитии и потерял в этом отношении лет 10-15 очень нужного мне времени, которого уже не восполнить. И надо было либо вовсе бросать заниматься творчеством, либо возвращаться к корням. И я выбрал последнее. Волевым усилием заставил себя вернуться на пленэр — к природе, с чего когда-то начинал. Путь возвращения к тому, что я уже утратил, потерял, был мучительным и тяжелым. Ведь мне пришлось заново, маленькими шажками, с усилием, вспоминать все азы работы на пленэре и с цветом. На это ушло достаточно времени, прежде чем я вернулся к тому уровню, на котором я когда-то остановился. Опять же, остановился, а идти надо дальше. И пока я возвращался к истокам, к корням от актуального искусства, то понял такую вещь: что может быть сюрреалистичнее и концептуальнее самых простых вещей, которые можно изобразить реалистично? В общем, не обязательно заморачиваться в идейном плане, как допустим Сальвадор Дали, которого я боготворил в свое время, когда мне было 18-19 лет. Можно в жизни, в реальности увидеть такие сюжеты, что они будут смотреться намного метафизичнее, концептуальнее, сюрреалистичнее, чем самый прожженный сюрреализм в том виде, в котором мы привыкли его видеть.

Что же касается современного искусства, то оно мне просто было интересно, как явление, и хотелось делать что-то подобное самому. И мне нравилось это. Но в определенный момент я почувствовал, что со своими придумками и экспериментами выгляжу в глазах нашей местной публики каким-то фокусником, а скорее даже и клоуном. И кроме снисходительных взглядов, натянутых улыбок для себя лично ничего не получил. А мне все же хотелось бы, чтобы мое искусство, мое творчество было востребовано. И выставлять все это хозяйство ради одного-двух человек на всю Самарскую область, которые понимают то, о чем я хочу сказать, которые подойдут после открытия выставки и скажут интересные слова — вовсе не продуктивно.

Увы, у нас здесь публика просто-напросто вовсе не готова к такому искусству и, думаю, никогда не будет готова. Помыкался, потыкался и сделал такой вывод: чего говорить о концептуальном, если у нас обычное, традиционное искусство кажется чем-то диким. Вот я хожу на пленэры, а люди меня фотографируют, как обезьяну, тыкают пальцем: «Смотри, сынок, дядя рисует!» В Москве и Питере такого нет, никому до тебя дела нет, а у нас — белая ворона, как бельмо какое-то, как что-то экзотическое, как что-то неестественное, на которое люди даже и не знают, как реагировать.

— Есть еще одна причина, касающаяся моих экспериментов. В конце 90-х мне попали в руки художественные журналы, из которых я узнал о творчестве московских групп: КД, Кабаков и прочее. Все они творили в 70-х. И меня как током ударило: все, что я тут пытался до этого времени делать, уже сделали почти 30 лет назад! Получается, что я занимаюсь многократным повтором. Я почувствовал себя таким опоздавшим, что это было настолько когда-то и где-то, словно, в допотопные времена. А я же тут считал, что что-то ищу и нахожу, а выяснилось, что концептуальный поезд давно уже ту-ту, помахал всем и ушел в анналы истории. Я же как дурак продолжаю в Тольятти бежать за этим паровозом считая, что он идет в будущее.

— К сожалению, они не сохранились. Мне их негде было хранить и я их уничтожил. Это было сгоряча, конечно, на эмоциях. Если что-то и есть, то совсем мало. Надо искать.

— Вдохновение — от слова «вдох». Но если честно, меня от этой темы коробит, потому что она заезжена. Постоянно на слуху. И уровень обсуждения — из области детских впечатлений, таких примитивных представлений: вот у человека вдохновение. Но коли спросили, то отвечу. Меня вдохновляют сосны, освещенные светом, которые я вижу у себя возле сторожки. Тени на снегу зимой… Сейчас меня не по-детски заводит объективная реальность, особенно природа, настолько, что у меня все колышется внутри. Еще вдохновляют люди, которые могут изобразить это так, что оно выглядит живо, осязаемо, душевно, лирично, прямо вот даже чувствуешь фактуру материала и само состояние. И когда я вижу такие работы, то ловлю себя на мысли, что начинаю завидовать — тоже хочу научиться делать нечто подобное.

Старею, что ли, сентиментальным становлюсь. Раньше, лет 15 назад, я бы ничего такого вам не сказал, потому что просто не догонял, что можно настолько вдохновиться простыми повседневными вещами. Лепил какие-то жуткие маски, страшные рожи, гипсовые наклепки — было классно и интересно, но это уже пройденный этап. Сейчас я стал относиться ко всему иначе, более осознанно, серьезнее.

Это тогда, когда я выставлял свои концептуальные вещи, то мало задумывался о смысле и глубине. Сейчас стал более продуманный: насколько это нужно мне и окружающим, насколько актуально, насколько эта идея законченная, насколько она будет содержательная, чтобы это не выглядело как какой-то сырец, полуфабрикат, эскиз, этюд, затравочка, а именно законченная вещь. Но при этом тупое копирование природы мне не нравится, не интересно. У меня все равно идет что-то авторское, что-то свое добавляю, пропускаю через себя. Иначе просто не могу и не хочу.

— Питерская художница, академик, Иветта Лохматова. Я смотрю на ее работы и в шоке. Как это можно сделать так? Обобщить таким образом, что это смотрится живописно, живо и при этом авторски. И при этом там еще ничего лишнего нет, но есть все. Евгений Вагин — прекрасный владимирский художник. Бато Дугаржапов — он такой замечательный. Ольга Кузьмина — очень интересный автор. Из корифеев — Юрий Васендин, например, архангельский художник. Такие авторы, тяготеющие к современному импрессионизму, меня вдохновляют. Учусь у них. Смотрю, наблюдаю, анализирую.

— Это способ общаться с какими-то высшими материями, силами. Это происходит на чувственном уровне. Когда сидишь за мольбертом, когда ты один на один с реальностью, которая вокруг тебя. Когда начинаешь ее пропускать сквозь себя, то возникает тонкая связь с чем-то космическим или метафизическим. Ты это ощущаешь буквально — сердцем. Оно физически начинает гореть. Словно, открывается портал, и ты имеешь прямую связь с немыслимыми вещами. Просто нужно чувствовать этот нерв. И ты достаешь его из груди и рисуешь им, пока он трепещет у тебя в руке. Иначе ты просто подмастерье. Художник должен быть живым — рисовать сердцем, как, например, Левитан.

— Выдернуть человека (зрителя) из потока суеты и грязи, вернуть его к самому себе — к изначальному. Напомнить ему, что есть что-то высшее, чистое и прекрасное.

— Мне нравится, что у вас этот вопрос был не самым первым. Обычно люди, что называется, с морозу его задают. Стою на этюде, никому не мешаю, творю, и если кто-то подходит, то почти 100%, что будет задан этот вопрос: «А вы для себя? Или продаете?» Да, удается что-то продавать. Но, к сожалению, не так, как бы хотелось. Потому что я чувствую, что вкладываю настолько больше, чем я получаю, что просто-напросто оно не покрывает все мои моральные и душевные затраты.

— В основном, через интернет. Есть ряд специализированных площадок. Но опять же, чаще всего это волнообразный процесс. Есть немного интереса к моим работам, а потом долгая-долгая тишина.

— Работаю на прозаичной работе — сторожем. Поколение дворников и сторожей. Я из него. Искусство, увы, не приносит постоянного дохода. 

— Это образ жизни. Дело в том, что помимо славы, успеха и денежного достатка есть такая тонкая вещь, которая называется самореализацией. И если тебе дано быть художником, то следуй этой дорогой, поручению, миссии. Выполни ее. Я пытался заниматься другими вещами — работать на работе чисто из-за денег. И творчество на длительное время оставлял. Потратил время впустую. Потерял часть самого себя и ничего не получил в плане развития. И может это странно, архаично со стороны выглядит, что я так упорно и столько лет занимаюсь тем, что не приносит мне дохода. Но это мои убеждения. Я так считаю. Бросать этим заниматься — это духовный суицид. Если ты идешь своей дорогой, если у тебя получается, если ты чувствуешь, что развиваешься в нужном направлении, если совершенствуешься, то, значит, нужно продолжать идти до конца. Более того, посвятить этому свою жизнь.

— Один человек познакомил меня с Олегом Березиным. Это случилось в неформальной обстановке. Он не звал меня к ним, не агитировал. Это было мое личное желание. Все прошло свободно и легко. Я его спросил: «Как вступить?» Он ответил, что надо принять участие в нескольких выставках и написать заявление. И по сравнению с тем, как принимают в другие союзы художников, это было демократично, что мне понравилось, что мне было по душе. Потому что практика всевозможных выставкакомов, собраний, голосований и всех этих пережитков советской системы мне очень не близка. Мне очень не нравится, когда демонстративно и прилюдно обсуждают чьи-либо работы. Зачастую это выглядит обидно. Все это я прошел. Пробовал вступать в один союз, в другой… Там в итоге оказалось, что надо такие испытания пройти, чтобы попасть в компанию к этим престарелым дядям, что пока они мне о них рассказывали, то пропадало всякое желание с ними сотрудничать.

В «Солярисе» же все устроено совсем иначе — свободно и легко. И спустя некоторое время мне даже от «Соляриса» подвернулась мастерская. Не сразу, но все же. То, что я хотел, — получил. И довольно рад этому до сих пор.

— Помните, я говорил про художественные объединения, которые были в 90-е: Пантеон, Палитра, Журмарин, группа «Внедры», моя концептуальная группа… Много чего тут было, а сейчас — ничего ведь не осталось. Пожалуй, единственное интересное, что у нас есть в данный момент в городе в художественном плане — это «Солярис». Больше я ничего такого не могу назвать. Просто не припоминаю. У нас есть изюминка. Мы — уникальная вещь, уникальный союз, уникальное объединение. Это если в двух словах обозначить, что такое «Солярис» для Тольятти.

— Конечно, сыграло. Прежде всего, я вышел из вакуума, в котором находился до того, как вступил в союз. Я познакомился с интересными людьми, с которыми было замечательно общаться и делиться опытом. И само здание в Портпоселке — старое, интересное, в котором ты чувствуешь себя важной частичкой незримого большого организма. Когда ты здесь, то ощущаешь, что находишься в каком-то общем процессе творчества. Вообще, я долго врубался в тему, в коллектив, но теперь я тут в доску свой. Потому что я многому научился, много и сам сюда принес. Мы здесь все делали своими руками: начиная от натурфонда, библиотеки и заканчивая ремонтом здания. «Солярис» — это часть моей жизни. Сколько я тут? С 2006 года — членство, а в 2010 году получил мастерскую. Довольно значительный период.

— Как-то мой сосед по даче, когда увидел, что я стою с этюдником и рисую, задал мне риторический вопрос: «Вадим, ты контуженный или просто дурак?» Конечно, он грубо ко мне отнесся. Но я готов его простить, так как он человек простой, рабочий. И далек от проблем искусства. Но когда аналогичный вопрос звучит из уст мэра и депутатов, то мне становится грустно. Я не знаю, что им ответить. Хочется встречно спросить: зачем нужна дома кухня? Готовьте в ванной или на улице. Если не в мастерской, то где нам тогда творить?

Зачем художники городу? Зачем городу театр? Зачем городу писатели, с которыми тоже нехорошо обошлись. Зачем городу музыканты? Зачем вообще городу сфера культуры? Давайте лучше построим еще пару торговых центров, заправок, пивнушек… Во что тогда превратится город? В потребителей? Он уже превратился. Так оно и есть. Разве нет? Чем городские власти думают? Чем они озабочены? Я не понимаю, честно говоря. Я не понимаю, зачем отбирать у художников мастерские.

— Пожалуйста, обратите внимание на городские проблемы: заброшенные здания в центре города, плохие дороги, убогий общественный транспорт, утрата различных памятников, нехватка врачей и многое другое. Выйдите к людям, прислушайтесь к тому, что они говорят. Тенденция такая, что в городе становится все хуже и хуже. Хотя бы немножко постарайтесь сделать город лучше.

— Лично я вижу только Тольятти прошлого. А будущего — не вижу. Никакого. Будущего. Не вижу. Потому что оно мне просто никаким не представляется. Я не знаю, как поведет, в какую сторону все пойдет. Но в целом, я не вижу тенденций к тому, чтобы здесь что-то менялось в лучшую сторону. Вижу только в обратную. Потому так и говорю. Я и раньше никогда не был склонен к оптимистичным прогнозам, а теперь тем более. Но если помечтать, я бы хотел, чтобы было более менее-спокойно и свободно. Еще хочется уверенности за своих детей и чтобы к людям относились по-человечески. Однако это, кажется, надо Советский Союз возвращать, о котором сейчас много говорят и вспоминают. Но мы же прекрасно понимаем, что это невозможно.

— Это касается здания «Соляриса» в Портпоселке. Мне хочется, чтобы нас оставили в покое, в конце концов. Власти, займитесь городом и его проблемами, а не войной с художниками. Вам самим не кажется, что это — абсурдная ситуация? Мы привели здание в порядок. С ним все хорошо. Но теперь вы его хотите отобрать. Зачем? Почему?

— Мне нравятся слова американского певца Дина Рида, которые он сказал в свой последний приезд в Москву в 1985 году. Он тогда сказал следующее: «Всем мира и добра!». По-русски произнес. Все остальное можно придумать: про начальство, городские власти, проблемы бытовые — все это и без меня прекрасно знают. Но вот я, как и он, хочу всем просто пожелать мира и добра, а также не забывать ходить на выставки, концерты, спектакли, читать книги, в том числе и тольяттинских авторов. Помните, что мы — деятели искусства — еще есть в Тольятти. Надеюсь, что все то, что было сказано, написано, что это было не зря.
Автор: Владимир Потапов, специально для TLTgorod