Татьяна Семеновна родилась в Сосновоборском районе Пензенской области. Ее родной деревни сейчас нет на карте – вымерла… А тогда это было довольно большое поселение. Ее семья – отец, мать и семеро детей. Татьяна – вторая.
- Когда началась война, сразу же призвали моего отца и старшего брата – ему только-только 18 стукнуло. А год спустя – еще один брат ушел. Ему было 17 лет, но он был рослый, крепкий. В военкомате сказал, что ему уже 18. Забрали. А меня вызвали и сказали, что забирают копать окопы и траншеи. Мама заплакала, когда узнала – я у нее была единственная помощница, остальные дети были мал мала меньше… На окопы нас погнали за 130 километров – пешком. Зима, мы в лаптях, и фуфайки нам какие-то дали. Мороз минус сорок. Мы сначала срывали берег у речки, чтобы танки пройти не могли. Потом линию земляных укреплений делали. Все там перерыли. Немцы до нас так и не дошли. Но самолеты их частенько долетали, правда, наши их быстро прогоняли. Появляется немецкий самолет – и всем команда: «По траншеям!» И сидим, ждем…
А потом у меня папа погиб. Помню, вызвали меня в военкомат, говорят: «Отец погиб твой…» Он под Александрией погиб, в деревне Александровка. Там сейчас памятники стоят, со списками погибших. И на четвертом по счету памятнике второй сверху – наш папа… Мама после войны с младшим братом туда ездила, приглашали ее «Красные следопыты». Но это все потом уже было. А тогда сижу я, плачу… Мама прибегает. Увидела меня: «Танюша, что случилось?» А я сказать не могу ничего. Ее вызвал старший лейтенант и все ей сообщил…
Братья вернулись домой живыми, но старший – с контузией, а младший – с тяжелым ранением. Оба и до шестидесяти не дожили… У нас вообще из деревни 90 с лишним человек на фронт забрали. А домой вернулось 10-15, не больше.
После того, как наша армия пошла в наступление, нас с окопов вернули. Меня вызвали в военкомат и сказали, что теперь я в госпитале буду служить. Меня учили, а потом направили в госпиталь. Там наших ребят раненых много было. До сих пор снятся они… Мы еще тогда шутили с ними: мол, обычно-то парни за девчонками ухаживают, а тут – наоборот.
- Тяжело было в военные годы?
- Тяжелее было уже в послевоенные. В стране – разруха. Каждая семья кого-то потеряла. Мы отца лишились, братья вернулись покалеченные… Работали, не покладая рук. А есть нечего было совсем. Собирали листья липовые, сушили их. А потом суп из них варили. Собирали конёвник, лебеду, сушили, толкли, добавляли в отруби и пекли хлеб. Про мясо и молоко даже и не вспоминали.
Сейчас Татьяна Семеновна живет немногим лучше, чем тогда. Квартира – сплошь из стареньких вещей, которые многие из вас наверняка бы отправили в утиль. Холодильник – почти пуст. А из того, что там есть – картошка да морковка, занимающие львиную долю места. На ногах Татьяны Семеновны – кроссовки. Говорит, что нашла их возле подъезда, отмыла, теперь вот носит…
Мы сравнили ее примерный рацион с рационом, который был в 1942 году у пленных немцев. Так вот, немцы в сравнении с Татьяной Семеновной – просто шиковали. А теперь наши ветераны вынуждены собирать алюминиевые пивные банки, чтобы выжить. Это ли не позор? Позор – не ветеранам. А тем, кто довел их до такой жизни…
- Я уже в Тольятти устроилась работать на завод. Мы убирали корпуса. Однажды я полезла убирать щетку металлическую, и так получилось – упала и ударилась головой о металлический штырь. Потеряла сознание. В итоге – вторая группа инвалидности. Я и теперь могу неожиданно сознание потерять. Недавно шла в магазин, и вдруг чувствую – падаю. Прямо лицом на кусты, ободралась вся… Лежу, а мимо люди идут и говорят: «Смотрите, бабка-то напилась…» И не подошел никто. А помогла мне подняться соседка по подъезду, которая меня узнала.
- Татьяна Семеновна, а дети вам не помогают?
- У меня их трое было. Один уже умер. Дочь у меня – инвалид, по диабету. Сама кое-как перебивается с шестью тысячами… Сын еще один – у него жена инвалид. Тоже тяжелое положение у них. Кто мне поможет?
Хотела в военкомат сходить – может, мне что-то полагается? У меня же отец погиб, братья оба с ранениями. Я тоже в этой войне участвовала. Не на передовой, но в тылу. Вы думаете, легко нам там было? У меня и медали есть – шесть штук. Правда, сейчас только пять осталось. Шестую кто-то украл. Я на внука грешу… Но документы на нее у меня есть, могу вам показать.
- 9 мая в Парк Победы пойдете?
- А как же! Это же – моя Победа. Потом, кровью и здоровьем она мне досталась. Моих родных у меня забрала… Это моя жизнь, которую война проклятая перечеркнула и исковеркала.
Сынки, никому из вас такой жизни, как у меня, не пожелаю. Пусть вам только счастье будет. Пусть у вас одежда хорошая будет, еда. Я, знаете, очень люблю на свадьбы смотреть – это как кино для меня. Сами-то мы, когда женились, то на нас лапти были – не было другой обувки. Из одежды у меня было две юбки и две кофточки. Сейчас, правда, и того нет. Обувку вот на улице нашла – и слава Богу.
Не пойму я, что сейчас с людьми стало? Живем вроде в мирное время, а смотрим друг на друга, что в глотку вцепиться готовы. Что с нами не так? Иногда я думаю, что на войне-то лучше было. Все друг к другу с уважением относились, берегли. Мне 88 лет, 2 года до юбилея. А я не хочу этот юбилей, честно… Я свое уже пожила. Хочу отдохнуть. Да вот пока никак не забирают меня…
Но 9 мая обязательно пойду к Вечному огню. Я уже деньги на цветочки отложила – обязательно положу. В память о тех, кто так на войне и остался… В память о папе, о братьях, о тех ребятах, кто так из госпиталя нашего и не вышел… Всех я вас помню. Все вы у меня в сердце и в душе.
Виктор Острешко, "Тольяттинское Обозрение"