Большую часть жизни провести и умереть в Ставрополе-Тольятти – такова трагичная, и в то же время счастливая судьба писателя и скульптора Виктора Балашова. Он же, в свою очередь, счастливая и трагичная страница истории нашего города. Тольяттинцы старшего поколения еще помнят собрание уникальных парковых скульптур, которые Балашов подарил городу. И что с ними стало…

Моя первая статья об этом удивительном человеке, которую я и предлагаю сегодня, была опубликована в декабре 1990 года в легендарной тольяттинской газете «Молодежный акцент» (№ 23-24 (38-39). Двенадцать лет спустя с моим предисловием вышла книга «Балашов Виктор Сергеевич. Избранное: Дневники, письма, повести и рассказы» (сост. С.Г. Мельник; Тольятти: Фонд «Духовное наследие», 2002). Наряду с известными произведениями, в нее вошли фотографии, переписка из семейного архива и дневник, написанный автором в немецком концлагере. Эта книга есть в библиотеках Тольятти, в РГБ и др.

Виктор Балашов: пожизненно и посмертно

Шесть лет назад, в ноябре 1984 года, Балашова не стало. Помнит ли кто-нибудь об этом? Ведь он ничего не унёс с собой. Всё его богатство роздано ещё при жизни. И не его вина, что город не помнит родства, что он падок на стеклянные бусы и не замечает жемчужин, что он так неблагодарен. В том нет вины Балашова.

Если кто-то решится дочитать этот рассказ до конца, он, возможно, горько пожалеет. Не знаю, утешит ли его прогулка в городской парк, где из сказочных персонажей и иных парковых скульптур остался только дедушка Ленин – и то не принадлежащий резцу Виктора Балашова. Утешат ли его дети, читающие свои первые книжки: сохранилась ли в домашних библиотеках хоть одна книга писателя Виктора Балашова?

Но, в конце концов, не все же нам «только детские книги читать…»

Галина Ивановна, вдова Балашова, знает о нём гораздо больше, чем рассказывает во время экскурсий в краеведческом музее школьникам. Там, где родилась сказка, рождается быль. И что может быть трагичнее и прекраснее этого таинства?

Виктор Балашов родился в феврале 1917-го, в Пензе. Родители – потомственные дворяне, и этим многое сказано. Семья, в которой кроме Виктора была ещё шестеро детей, познала и голод, и унижения. Но образование получили все.

Из автобиографии В. Балашова (публикуется впервые): «В 1938-м году с отличием закончил учительские курсы при педагогическом техникуме, стал преподавать язык и литературу. В том же году арестовали по чьему-то навету отца. Ярлык "врага народа" ужасно не подходил к нему. Он погиб в заключении и реабилитирован посмертно...»

Все было именно так. «Только детские книги читать, только детские думы лелеять», как у раннего Мандельштама, не получилось.

Вряд ли он сам сделал свой выбор, когда «в 1937 году судьба забросила... из большого города в приземистый одноэтажный Ставрополь, наглухло спеленутый метелями. В ранней юности со словом "чужбина" редко вяжутся добрые воспоминания». Здесь, на чужбине ему суждено умереть сорок семь лет спустя. Но до того как вернуться сюда, Балашову предстоял долгий путь.

В начале войны он попал в стройбат, копал противотанковые рвы на Украине. В июле 1942-го батальон, вооружённый лишь лопатами, оказался в окружении. Плен.

Дорога в Германию – дорога разочарований.

- Несколько раз он пытался бежать, – рассказывает Г.И. Балашова, – всё удавалось, но... каждый раз предавали свои, русские. Еще на Украине, в Миллерово, где их держали, немцы выдавали буханку хлеба на 5-6 человек. А свои бандиты (от своих пленным больше доставалось, чем от немцев) высчитают место в очереди, получат хлеб – и с концами.

Из дневника Балашова (1945 год, Верхняя Силезия): «Как и везде, здесь в лагере не было недостатка ни в мерзавцах, что варили самогон даже по время страшнейшего голода, ни в замечательных людях, благодаря содействию которых сохранена жизнь десятков...»

От голода его долго спасали руки, умение ваять. В концлагере, в шахте Балашов нашёл мягкий камень — «кенигштайн», как он его называл – и резал из него скульптурки, которые выменивал у охранников на хлеб.

Но голод настигал. «Даже сытые дни в плену кажутся сейчас раем», – писал он в своём дневнике в марте 1945-го. «Сегодня выдали хлеб, – запись двумя днями позже, – буханка на шесть человек и кусочек сыра... Великий Боже! До чего низко падает голодный человек! Куда девались духовные запросы, интерес к животным, музыке, театру?»

Представляю, как тяжело пришлось бы Балашову, попади эти записи в лапы СМЕРШа. Видно, не попали. К счастью.

В марте 1945-го Хемер, лагерь для умирающих военнопленных, где находился Балашов, освободили американцы. После госпиталя и «спецпроверки» служил там же, в Германии, в оккупационных частях Советской армии.

Г.И. Балашова:

- Виктор Сергеевич интересно рассказывал, как ездили «миссионеры» и агитировали возвращаться на родину. Люди боялись, ведь был опыт. Но верили и возвращались... Ему удалось чудом спастись от лагеря: просто несколько человек на допросах рассказали, что был такой Балашов, который занимался в шахте диверсионной работой...

Теперь он был дважды меченый: сын «врага народа», побывавший в плену.

После демобилизации Балашов устроился в Зеленоградский детдом, под Москвой –

учителем и воспитателем.

«Руководил сразу несколькими кружками – художественным, юных натуралистов, фото, акробатическим, мореходным, туристским... Вел струнный оркестр (сам играл на скрипке и гавайской гитаре. – С.М.), дважды в неделю показывал звуковые кинофильмы...»

Позже он рассказывал, как тяжело было работать в детдоме: всё политизировано, начальство ворует, детей-сирот жалко до смерти. Однажды случилось вопиющее ЧП: кто-то из воспитанников воспользовался в туалете газетой с портретом вождя. «Преступника» искали долго и упорно...

Вскоре с великим трудом Балашов окончил заочно Загорский учительский институт, исторический факультет. Закончил с отличием, но места учителя сыну «врага народа» в Московской области не нашлось. «Не получил я его и на Кавказе, куда уехал в 1960-м. Преподавал по-прежнему родной язык, литературу и естественные науки – ботанику, зоологию, дарвинизм».

Виктор Сергеевич рассказывал жене, как в поисках работы с «волчьим билетом» объездил полстраны (паспорта неблагонадежным выдавали какие-то особые). Нашел работу – но не по специальности, как хотелось – в высокогорье, в Архызе. Однако болезнь сердца заставила вернуться на родину, в Пензу. Впрочем, горы и жизнь в Нижнеархызском детдоме оставили прочный след в его жизни и – спустя многие годы – в творчестве: вышел роман «Твой в мире след». в высокогорье, в Архызе. Однако болезнь сердца заставила вернуться на родину, в Пензу. Впрочем, горы и жизнь в Нижнеархызском детдоме оставили прочный след в его жизни и

Из автобиографии: «Летом 1954-го уехал в Жигулевск на строительство крупнейшей в мире ГЭС, где ощущалась острая нужда в преподавательских кадрах. Готовил шоферов в учебном комбинате, позже преподавал в техникуме и общеобразовательной школе. В редкие свободные часы отдавался литературному творчеству – к тому звал накопившийся опыт...»

Но с момента ареста отца и до XX съезда в литературу пробиться было невозможно. Социалистических реалистов хватало, а кто знает, что выкинет этот отпрыск «врага народа»?

Первая книга Балашова вышла в 1956-м. А в 1965-м он вступил в Союз писателей и переехал в Тольятти. Вновь вернулся на «чужбину», теперь уже – навсегда.

Рассказывают, что в Жигулёвске у Балашова были друзья. Но он растерял их в связи с чехословацкими событиями 1968 года. Порвал с ними – с теми, кто поддерживал официальную политику жандарма Восточной Европы, порвал, безоговорочно и бесповоротно.

Это было в его духе. Точно так же навсегда Виктор Сергеевич вычеркнул из своей жизни одну из сестер, которая отказалась от отца. Одна из семерых детей «врага народа».

Не раз предавали его и самые близкие. Первая семья так и не сложилась. Жена, зная о его опасении перед органами, писала доносы: о том, что он шпион иностранной разведки, что у него в подвале рация, и заслан он в Союз, чтобы совращать советских женщин... Приходили с проверкой, крутили пальцем у виска – был уже конец 50-х. Потом, когда они разошлись, эта женщина попала с шизофренией в сумасшедший дом, а по возвращении повесилась.

- И он очень долго не женился, – рассказывает Г.И. Балашова. – Он такой жизнелюб был, любил женщин, и боялся их ужасно. Самыми счастливыми годами жизни считал последние десять лет, которые мы жили. Молодая жена – я на 30 лет моложе – наконец-то свой дом, машина – игрушка любимая.

Был в его жизни ещё один трагический момент. Сын от первой жены, офицер в Венгрии, перед тем как вступить в партию, написал письмо: папа, мы с тобой разные люди, я вступаю в партию, и теперь у нас с тобой ничего общего быть не может. Отрекся от отца ради партии, ради карьеры.

Удары не прекратились и здесь, в Тольятти.

Г.И. Балашова:

- Настоящим ударом для него было, когда он узнал, что Большаков в КГБ стал работать (В. Большаков – нынешний начальник Тольяттинского КГБ. – С.М.). Дело в том, что они когда-то довольно откровенно беседовали – жили поблизости, по вечерам часто гуляли вместе. И по отношению к чехословацким событиям во многом были солидарны... А потом он вдруг узнал, что Большаков – там. Когда они встретились после, Виктор Сергеевич спросил: как же так, ведь ты же таких взглядов придерживался, что многое неправильно делается – а теперь в органах? В ответ услышал: я понял, что там я смогу больше принести пользы, там тоже должны быть честные, порядочные люди.

А Балашов считал, что ни один честный и порядочный человек не только в эти органы, но и вообще – при нынешней системе – не может попасть в верха. Ни один человек, как бы его не хвалили, горкомовский ли работник, исполкомовский – ни один порядочный человек туда попасть не сможет, его туда не пустят, это не та система.

Галина Ивановна поначалу не верила многому из того, что рассказывал ей Балашов: совершенно разных поколений люди.

- Я с ним просто спорила ужасно. У меня была святая вера, что все будет лучше. А он мне говорил: ничего лучше не будет, всё будет хуже и хуже. Я не верила, мне казалось,

что он сломлен жизнью тяжелой... А он столько рассказывал, даже называл количество репрессированных, рассказывал о лагерях, о Соловках. Когда мы ездили в Москву, познакомил меня с Олегом Волковым. Мы до последнего времени переписывались. Я была поражена: мне тогда было двадцать пять, и когда он сказал, что столько лет отсидел в лагерях, мне стало жутко... Жёны московских писателей прекрасно знали, что их телефоны прослушиваются. И относились к этому с иронией. Галина Ивановна не сразу поверила, когда Балашов сказал, что и их телефон прослушивается. А потом поняла, что это еще не самое страшное...

- И когда его спрашивали: Виктор Сергеевич, вы ведь сейчас, наверное, счастливый человек, все же известность есть, и материально ничего – мне было обидно, что он никогда не говорил, что он счастлив; он говорил: нет, мне не хватает свободы. Он никогда не мог написать то, что он хотел, никогда. И вот уход в литературу детскую, уход в скульптуру – это ни что иное, как бегство. То, что ему оставалось.

Он не мог серьезного романа написать. Мечтой его жизни было написать роман о жизни художника в Советском Союзе. И как будто он даже писал, но уничтожил эту рукопись.

Когда началась эта гласность, все знакомые говорили: Галя, вот ведь время-то его подошло. Ведь он один бы для нашего города сделал больше, чем какая-то партия...

Он не верил, что будет иначе, если не будет свободной прессы, многопартийности.

«Счастье... Едва ли в словаре найдется другое слово, смысл которого был бы столь же всеобъемлющим и зыбким.

Счастьем может оказаться даже ржаной сухарь...»

Это – из последней книги В. Балашова «Серебряные весла».

Рассказывает друг писателя, художник А.Ф. Плаксин:

- Серебряные весла» он читал мне в рукописи. Там было много такого, что не могло быть напечатано. Например, такой эпизод. Был он где-то на том берегу, на этюдах, с маленькой собакой. И вот вылетают два или три катера, полные людей. Стреляют вверх, вправо-влево. На берег выскочили. Он замечание сделал... Они – матом на него, убили собаку. Оказалось, это первый секретарь жигулевского горкома и его приближенные... Но этого эпизода в книге нет, конечно.

Рассказывает художник М.В. Зотов:

- Балашов в диссидентство не входил. Его так запрессовали, так запугали – ведь были и допросы... Однажды приехали из Куйбышевского управления КГБ и его четыре часа допрашивали в машине, довели чуть ли не истерики. Гэбэшник сказал тогда: вы не думайте, мы и сейчас расстреливаем...

Он мог спокойно добавить: или гноим в лагерях, или в психушках. Но Балашов знал об этом. Потому что с Зотовым познакомился давно. Михаил Васильевич утверждает, что это случилось в начале 70-х, когда Балашов опубликовал в городской газете статью «Зеркало твоей души», статью об убийстве. Зотов послал отклик и через некоторое время получил ответ. «10.12.1971... Реакция горкома была, как и раньше на мои статьи о природе, неизменна: наклеен ярлык "антисоветчика", учинен разнос в редакции... Подбили учителей выступить против меня с коллективным письмом...»

- По поводу чехословацких событий, – вспоминает М. Зотов, – он публично сказал, что считает ненормальным врываться в страну на танках, когда там идет процесс нормализации. И о Солженицыне он тоже сказал открыто: о том, что место его в России. Но после того как высказался, попал в такой переплет! Против него, как и против меня, была собрана целая книга показаний... Все, что я говорил, находило у него полную солидарность. Мы всегда приходили к единому мнению. Я ему привозил самиздат. Помню, он взял у меня и перепечатал выступление Паустовского на третьем съезде писателей о номенклатуре – чванливой, высокомерной, вышедшей из тридцать седьмого года. О научившихся жить самыми низменными инстинктами, вооруженных предательством, клеветой, доходящих до морального и прямого убийства... А потом я передал Балашову письмо Солженицына четвертому съезду. За это письмо он и получил предупреждение в машине, которое на него страшно повлияло. Они умеют грозить... Но он был единственным, кто приезжал ко мне в психушку...

Г.И. Балашова:

- С Зотовым мы всегда дружили. А ведь в те годы это было небезопасно. Это было даже каким-то вызовом... И когда такая беда случилась – в психушку попал, единственный, кто туда ездил, был Балашов.

Так случилось, что у нас был сын маленький, и мы приехали втроем. Детей туда не пускают. Виктор Сергеевич остался с Андрейкой в машине, а я пошла: поздороваться, передачку отдать... И я была настолько потрясена увиденным... Человек, который этого не видел – ему бесполезно что-то читать, говорить. Это просто надо увидеть. Без содрогания вспоминать не могу. Это очень страшно: там действительно больные люди.

Я пошла с санитаркой. Это дико смотрится: у нее огромная связка ключей, она дверь открывает – и тут же закрывает. А палата была третья или четвертая. Я в одну заглянула, во вторую, в третью... Кто чем занимается. Один лежит совершенно голый, привязанный к кровати, у него пена изо рта идет... Ужасно...

И среди этих сумасшедших – Зотов. Тогда его еще не избили, он был с глазом... Нас запирают в комнате для свиданий. Тут же сидит санитарка, слушает. Как в тюрьме. У меня отнялся язык, всю трясло. Говорю: Михаил Васильевич, вы меня извините, ради бога. Я пойду, Виктора пришлю, мне плохо…

Я бесконечно этого человека уважаю, несмотря на то, что где-то он заблуждается, что-то, может быть, делает не так. Но за заблуждения карать нельзя.

А Виктор Сергеевич – он всегда боялся вот такого. Особенно еще потому, что он одинокий был человек, он же много лет один жил... И за это осуждать нельзя, правда? Он и смириться не мог. Вот в чем трагедия человека: он смириться не мог с этим строем, и в то же время боялся такой судьбы. Не хотел где-то сгнить безвестно. И судьба Зотова была постоянно перед глазами...

Г.И. Балашова:

- А потом был парк. Точнее, была целая «эпоха парковых скульптур». Балашов мечтал, что корневой скульптуре найдётся место не только в парке. Это же сказка была, я помню, это был праздник, когда они появились...

А в газетах писали: может быть корневой скульптуре суждено стать отличительной чертой нашего города. Увы...

Из публикации в газете «Волжская коммуна»: «В городском парке Тольятти появились недавно удивительные скульптуры... Вот "кот учёный" на цепи, голова витязя, Змей Горыныч, избушка на курьих ножках, жираф, питон...»

Г.И. Балашова:

- Ведь к ним было настоящее паломничество. Фотографы там такой бизнес делали...

В 1974 году мы познакомились и поженились. И вот, как только познакомились, мы с ним дважды в год – весной и осенью – эти скульптуры восстанавливали. Вдвоем, страшно трудная и неблагодарная работа. Он, пока их делал, заработал аллергию от эпоксидки...

Городские власти выделили деньги, несколько десятков тысяч. Но профессиональные художники отказались работать: гроши! А у Балашова все время были помощники, и зачастую небескорыстные.

«Платил он им очень неплохо, – рассказывает Г.И. Балашова, – и по 300, и по 500 рублей в месяц. А на свою долю еще покупал инструмент, и лак, и краски. Это потом, когда кончились деньги, мы восстанавливали и доставали всё бесплатно – люди шли навстречу... И был у него самый любимый помощник Володя Сербин. Он сам из Краснодара, работал здесь на ВАЗе испытателем, и Виктор Сергеевич его очень любил за руки хорошие. И вот однажды приходит он к нам домой, такой возбужденный, говорит: от меня ушла жена. Мы его утешали. А потом: Виктор Сергеевич, мне нужно с вами поговорить, пойдемте в лес... Виктор потом приходит и рассказывает: с Сербиным провели обработку – он должен сказать, что Балашов присваивал деньги, занимался махинациями там, в парке, обсчитывал их. Разговор был в горисполкоме, в присутствии нескольких товарищей. Он обещал подумать, пошел к Балашову и запросил с него за это тысячу рублей, чтобы решить свои материальные проблемы. На следующий день Виктор Сергеевич при мне говорит ему: «Знаешь что, Володя! Хочешь на меня писать – пиши. Денег у тебя нет – вот тебе на дорогу. Если ты человек порядочный, вернешь. Если нет, мы от этого не обеднеем». Он плакал, раскаивался. Молодой парень, стыдно ему было. Виктор Сергеевич его любил, как сына своего...» вот тебе на дорогу. Если ты человек порядочный, вернешь. Если нет, мы от этого не обеднеем

А потом случилось то, что один корреспондент назвал редчайшей дикостью. Скульптуры разрушали, били, дробили. Наконец, начали жечь. Сперва спалили избушку на курьих ножках, потом Бабу Ягу, кота, который ходил вокруг дуба...

Г.И. Балашова:

- Однажды я шла по парку. Там на центральной аллее была скульптурная композиция: олени и олененок, лежащие. И их как-то не трогали... И вот смотрю: они с постамента сброшены, валяются в грязи... Виктор звонит директору парка. А тот: вы знаете, на этом месте принято решение поставить городскую доску почета. И они нам мешали. И заниматься у нас ими некому. Вам надо, вы и переносите.

А потом Виктор Сергеевич заболел. Очень серьезно. У него открылось желудочное кровотечение, сделали операцию. И после этого он вычеркнул парк из сердца и никогда там больше не бывал. Он просто физически не мог видеть это разрушение.

Г.И. Балашова уверена: отношение к его творениям было отношением к личности автора. Сделали всё, чтобы никакой памяти о нём не осталось. Как по судьбе его бульдозером проехали, так и здесь: чтобы духу не было никакого.

А доску почёта, столкнувшую в грязь оленью семью, сегодня тоже вырвали с корнем. Вместе с фотографиями – пожелтевшими, покоробившимися, неухоженными – как на заброшенном кладбище. Беспамятство...

Художник А.Ф. Плаксин: «Что, собственно, изменилось? То, что мешало – оно и осталось. Те же люди, которые мешали Виктору Сергеевичу, – они и сейчас у власти... Я имею в виду власть не городскую, не политическую, а в кругах художников. Они же все и верховодят по-прежнему. Они, которые его травили, они и сейчас у власти.

Он был не в чести. Ему всячески мешали. Требовали барабанного боя. А он делал совсем другое. И постепенно городские власти поворачивались к нему спиной. Он становился человеком, которого вынуждены терпеть, потому что он, все-таки, писатель известный...»

Я всё понимаю. Но одного не могу понять: почему городские власти не ценят наших «экспертов»? Ведь среди них есть «асы» своего дела. Я имею в виду экс-директора краеведческого музея В.И. Гаврюшину – человека, способного подписать «заключение», обрекающее художника на психушку, как это сделали в 1981 году с М. Зотовым, и оценивать работы скульпторов, как это было сделано с работами В.Балашова два года назад. Это им принадлежит заслуга: из более чем 500 работ Виктора Сергеевича в нашем городе остались единицы...