Кому-то, а то и многим, покажется обидным уже само название этой публикации, и они кинутся к клавиатуре, дабы заклеймить автора всеми знакомыми словами. Так что предупреждаю: этот текст писался вовсе не для тех, для кого одолеть «много букаф» (а, увы, подобные комментарии здесь не редкость) – труд непосильный, почти подвиг. На самом деле, я писал эту статью для людей, которых тексты подобного рода не пугают. Готовил её по просьбе организаторов форума «Креативный город», который проходил в Тольятти в память о первом мэре города Сергее Фёдоровиче Жилкине (15 ноября исполнится пять лет, как его нет с нами). Результат, скажем так, моих «сомнений и тягостных раздумий» о том, почему у моего родного Ставрополя-Тольятти столь неординарная судьба, был опубликован в сборнике информационных материалов к форуму 2010 года под заголовком «Занимательное прожектирование»* – причем в том же виде, в котором представлен здесь. Единственное, что я позволил себе, учитывая специфику интернет-издания – как обычно, не поскупиться на гиперрсылки, комментарии и фотографии.  Ну, а для пущей необременительности восприятия разбил на две подачи. Приятного чтения!

В устах россиян начала ХХ века ныне устаревшее слово «прожектёр» (от фр. рrojeter) было не самым лестным. Так насмешливо называли «охотников до проектов», людей, у которых всегда много предположений, планов и предприятий, заведомо бесполезных, неосуществимых или невыгодных. «Прожектёр» означило, в лучшем случае, недостаток у имярека знания жизни и её действительных потребностей, в худшем – прямое обвинение в том, что он спекулянт и аферист.

Собственно, сама привязка Ставрополя именно в наших местах – в некогда изобилующем не только вольницей и кочевниками, но и пастбищами и угодьями, рыбой и дичью урочище Кунья Воложка – вполне тянула на прожект в его обычном понимании. Хотя всё, что касалось крепости, было продумано, просчитано тактически, стратегически и геополитически, отражено в планах и нанесено на карты, сверхзадача, которая была поставлена столичным Петербургом перед начальником Оренбургской экспедиции Иваном Кирилловым и его преемником Василием Татищевым, – русификация и христианизация калмыков, превращение закоренелых кочевников в степенных землепашцев – была не решаема и в итоге не была решена. Зато достигли цели «локальной», но куда более важной: город появился, укоренился и зажил. 

Можно предположить, что, закладывая крепость, выдающийся историк и дипломат Татищев прекрасно понимал: госзаказ – дело не слишком надёжное, с приходом нового монарха интерес к проекту может иссякнуть. Кочевники приходят и уходят, а жизнь продолжается, и от местоположения и «стартового капитала» напрямую зависят перспективы развития торговли и промышленности, а значит, будущее Ставропольской крепости, которая неминуемо превратится в город…

Быть может, первопоселенцам в самом деле было не до роскошных балов и приемов. Подобно множеству других крепостей, Ставрополь жил «жизнью убогой, захолустной, гарнизонной», как писал Владислав Ходасевич в романе «Державин». Но со временем – c середины XIX века, в связи с вхождением в состав Самарской губернии и реформой местного самоуправления (а именно Самарское и Ставропольское земство было первенцем среди российских земств), и до самого октября 1917-го – он жил вполне достойно. Жизнью самобытной и самодостаточной, не требующей особого статуса и госдотаций. Земля и Волга кормили. 

Так или иначе, «первое рождение» преследовало цели политические. Как, впрочем, и два последующих.

«Второе рождение» Ставрополя-Тольятти, о котором принято разглагольствовать в местных научных и околонаучных кругах, наметилось гораздо раньше, чем случилось, – столетие назад, когда впервые была обнародована проектная идея гидроэлектростанции в Жигулях. Она принадлежала группе самарских инженеров, в числе которых были руководитель Самарского технического общества Константин Богоявленский и «старый» – а в то время еще молодой большевик, соратник Ленина и будущий академик Глеб Кржижановский. Сам Богоявленский, воспитанник лучшей отечественной инженерной школы – Императорского Московского технического училища, легендарной «бауманки», до того как был причислен к врагам народа и в сгинул в ГУЛАГе, успел немало потрудиться, чтобы идея, которую он и его единомышленники развивали не одно десятилетие (хотя звание «пионера энергетического освоения» Волги у Жигулей досталось Кржижановскому), стала лакомым проектом для «строителей социализма». И не раз предупреждал о необходимости, прежде чем строить, серьезных изысканий и «проекта, основанного на многолетних исследованиях ряда инженеров, экономистов и пр.» Поэтому прожектером его назвать будет явной натяжкой. А как назвать тех, кто в 1937 году распорядился начать эту стройку на Красной Глинке, – подписавших правительственное постановление Сталина и Молотова?

По официальной версии, в преддверии войны с Германией заключенных «Самарлага», успевших построить немало объектов инфраструктуры для Куйбышевского гидроузла, перебросили на другие объекты. И лишь потом убедились, что строить там, где начали, небезопасно и бесперспективно. 

Послевоенное решение отказаться от прежнего проекта и строить массивную плотину на мягких грунтах в районе Ставрополя было сродни «безумству храбрых». «Серьезным доводом перенесения створа гидроузла был, в значительной мере, чисто психологический момент, – считает участник строительства Куйбышевской (ныне  Жигулевской ГЭС, один из авторитетнейших экспертов в гидроэнергетике, тольяттинец Николай Бородин. – Пройдя тяжелейшие годы войны, со строительством оборонительных сооружений, эвакуированных предприятий в очень короткие сроки, – часто без всяких изысканий и проектов, руководствуясь практическим опытом, – строители и проектировщики настолько осмелели, что смогли отказаться от мировой практики расположения тяжелых гидротехнических сооружений только на скальных основаниях…» 

И действительно, проектирование и строительство вели одновременно, не дожидаясь собственно технического проекта (который, к слову, был одобрен лишь на пятый год после начала стройки – незадолго до перекрытия Волги и пуска первого агрегата!**). При этом, поскольку шла "холодная война", проектировали ГЭС с чрезмерным запасом прочности, с расчётом на прямое попадание атомной или даже водородной бомбы: толстенные стены, мощнейшие бетонные сооружения, окна-бойницы в здании гидроэлектростанции… 

Стоит ли говорить, насколько пророческим оказался прогноз Богоявленского о том, что подобная спешка и экономия на проектировании выльется в «большие миллионы» – и даже миллиарды долларов в эквиваленте того времени. Именно в таких суммах исчислялся перерасход по проектированию строительству сооружений Куйбышевской-Жигулёвской ГЭС, на тот момент и без того самой дорогой и крупной в мире.

Но чего не сделаешь ради того, чтобы доказать всем Фомам неверующим, обвиняющим нас в «прожектерстве»: советские люди – двужильные, все выдюжат и за ценой не постоят. Ведь, как писал в феврале 1951 года в своем дневнике начальник Куйбышевгидростроя Иван Васильевич Комзин, «во главе чудесных строек, мудро направляя их, стоит великий зодчий Коммунизма Иосиф Виссарионович Сталин. Его убежденность, его умение делать будущее близким, видимым, реальным облегчает осуществление тех работ, которые творятся по его замыслам». Подумаешь, какая-то ГЭС, когда впереди маячит куда более призрачная, грандиозная постройка: «Во главе с таким вождём советский народ сумеет в предельно короткий исторический срок осуществить чудесное будущее, построить Коммунизм».

Так они и жили в то время. Но в пятилетку, как было намечено, не уложились***. Может быть, построили бы станцию и в срок, если бы не смерть «великого зодчего», действительно лично курировавшего стройку и последовавшие за ней послабления. По воспоминаниям участников тех событий (см., например: Паренский А. Т. Судьба моя – Тольятти: Записки председателя горсовета / Тольятти: Фонд «Развитие через образование», 1997), пришлось пересмотреть всю стратегию и тактику организации строительства гидроузла и города, изначально рассчитанную на силы заключенных. А как возводить «великие пирамиды» без рабов? И где взять столько мечтателей?

 ________________

* Занимательное прожектирование (главы из книги С. Мельника) // В: Креативный город. Сборник информационных материалов. – Тольятти: ред. информационного портала www.tlttimes.ru, 2010. – с. 27-40.

** Здесь и далее комментарии по: "Вечный двигатель. Волжско-Камский гидроэнергетический каскад: вчера, сегодня, завтра" авт.-сост. С.Г. Мельник. – М.: Фонд «Юбилейная летопись», 2007).

Как отмечают авторы "Технического отчета о проектировании и строительстве Волжской ГЭС им. В. И. Ленина", технический проект был подготовлен не к 1 июля 1952 года, как требовало правительственное постановление, а в 1954-м и одобрен Госстроем СССР лишь в 1955 году. Это, в свою очередь, было связано с решением «повысить класс капитальности гидротехнических сооружений, вследствие чего потребовалось почти полное пересоставление технического проекта основных сооружений», при этом на 13,6% увеличилась сметная стоимость гидроузла, а значит и себестоимость 1 кВт.ч электроэнергии. Мало того: в 1955 году Министерство электростанций СССР вынесло решение о возвращении к принятой в 1950 году классификации капитальности гидротехнических сооружений, и пришлось вновь пересматривать технический проект. Он был утвержден лишь в мае 1956 года. Затяжка сроков проектирования стала одной из причин удорожания строительства гидроузла.

*** Из Постановления Совета Министров СССР «О строительстве Куйбышевской гидроэлектростанции на реке Волге» («Правда», 21 августа 1950 года): «Строительство гидроэлектростанции начать в 1950 году и ввести в действие на полную мощность в 1955 году».

Тем временем, 29 декабря 1955 года дал промышленный ток лишь первый гидроагрегат Куйбышевской ГЭС, в 1956 году заработали еще 11 турбин, а последние 8 агрегатов гидростроители смонтировали в 1957 году. На полную проектную мощность – 2,3 млн кВт – станция была введена 14 октября 1957 года.