Нет, в самом деле: роль Ильи Репина в истории нашего края нельзя переоценить. И отрадно, что историки это понимают. Не знаю, как готовятся к празднованию годовщины классика в Самаре и Ширяево, а в Тольятти отметят достойно.

В Городском музейном комплексе «Наследие» 29 июля откроется выставка «Сокровища старого города». Предупреждаю: будет что посмотреть и чему удивиться. Пожалуй, только серебряные часы великого живописца, оброненные им когда-то в волжские воды, среди сокровищ вы не найдёте. Они остались там, в глубине прошлого. Чтобы вернуться… 

В советское время местным краеведам пришлось немало потрудиться, чтобы объяснить «предержащим», как ценен для нашей области и города Илья Репин. При этом значение его художественного наследия (в том числе написанных по нашим жигулевским мотивам "Бурлаков на Волге") для мировой культуры уже давно было общепризнанным. И литературного, кстати, тоже. Мастерски написанные воспоминания Репина "Далекое близкое" читаются на одном дыхании. И, на мой взгляд, могли бы украсить обязательную – или хотя бы внеклассную – программу тольяттинских школ сразу по нескольким гуманитарным направлениям...

Тем более что «учебники» уже появляются, и в Самаре и в Тольятти. В начале века в издательстве «Агни», в серии «Сокровища Самарской Луки», вышла книжка «И.Е. Репин. Бурлаки на Волге» под редакцией А.Я. Басс – уникальное (прежде всего, иллюстрациями – этюдами и набросками Репина и Васильева из собраний Государственной Третьяковской галереи и Русского музея, старинными открытками с видами Ставрополя, Самары и Жигулей из частных коллекций) пособие, построенное на «жигулевской» главе из репинской книги. В Тольятти вышло уже два издания сборника «Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах» (сост. В.А. Казакова, С.Г. Мельник. – Тольятти : Городской музейный комплекс «Наследие», 2004), в который также включен фрагмент из мемуаров художника. Словом, почитать есть что. Хуже обстоит дело с «наглядностью»: полноценный музей Репина – а, положа руку на сердце, есть у нашего города более весомая привязка к мировой культуре? – в Тольятти так и не появился.

В фонде нашего замечательного краеведа Александра Тураева хранятся свидетельства того, что об этом, как минимум, мечталось. В газете «За коммунизм» от 9 октября 1953 года сообщалось, что по инициативе работников районной библиотеки и жильцов дома № 117 по ул. Кооперативной, в котором в 1870 году жил И.Е. Репин, создан уголок великого русского художника, а также, что горисполком принял решение установить на доме мемориальную доску с текстом: «В этом доме летом 1870 года жил Илья Ефимович Репин». Мало того: городские власти решили создать дом-музей И.Е. Репина, и для этого

«просить Куйбышевский художественный музей передать выставку на тему "Репин на Волге" на вечное пользование городу Ставрополю». Предполагалось также «обратиться в Академию художеств СССР, в Государственный Русский музей и Государственную Третьяковскую галерею с просьбой оказать помощь в создании Ставропольского Дома-музея И.Е. Репина". А поскольку как раз в это время Ставрополь «переезжал» из зоны затопления водохранилищем, главному архитектору города было предложено выбрать в планировке нового города лучший участок для переноса на него Дома-музея. Улицу, на которую будет перенесён «репинский дом», решили наименовать улицей Репина…

Некоторые уточнения. В старом, ещё дореволюционном Ставрополе, дом (постоялый двор) Буянихи, где останавливались летом 1870 года Репин со товарищи, находился на улице Посадской (это потом её переназвали Кооперативной). В 1955 году дом перенесли на новую площадку. И что правда, то правда: есть в Тольятти улица Репина, и на ней тот самый дом – по адресу Репина, 8. 

Далее цитирую по книге «Ставрополь на Волге и его окрестности…»: «После переноса изменена внутренняя планировка дома, снаружи он был обшит тёсом, крыша покрыта шифером. На доме установлена мраморная доска с текстом: "В этом доме в июне 1870 г. жили великие русские художники И.Е. Репин и Ф.А. Васильев"».

Оба – не один только Илья Репин – русские и великие, всё верно.

Вероятно, памятная доска с новым текстом появилась к 100-летию этого исторического (во всяком случае, применительно к нашему провинциальному Ставрополю) события. Да и сам «домик Репина» к этому юбилею получил охранный статус: решением Куйбышевского облисполкома от 21 декабря 1970 был включен в реестр памятников. Правда, лишь «областной значимости» и в качестве «памятника истории» – а не культуры, как, казалось бы, нужно. (Лишнее подтверждение тому, что истинное значение Репина для истории и культуры Ставрополя-Тольятти оценить по-настоящему власть не смогла). Был «Домик Репина» и в городском реестре памятников от 2002 года. Под тем же грифом «памятника истории» стался он и в последнем, действующем на сегодня «Списке объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) федерального и регионального значения, расположенных на территории Самарской области» -

В отличие от десятка других не менее ценных реликвий из прошлого, вычеркнуть Репина – рука чиновника не поднялась…

Тем временем, Репин в Жигулях – может быть, один из самых ярких примеров счастливого жребия в истории русской культуры. Именно «Бурлаки на Волге» сделали знаменитым недавнего выпускника Санкт-Петербургской академии художеств. И именно Репин окончательно разрушил укоренившийся образ Самарской Луки как места безнадежно дикого, разбойничьего. Чем Жигули, в общем-то, вполне заслуженно славились еще каких-то полтора столетия назад. Кто-то даже искал в этом этимологические корни.      

«По удивительному (а впрочем, может быть, и вполне объяснимому) совпадению, – читаем в книге Анатолия Синельника "Градостроительная история Самарского края" (Самара, 2000), – во французском языке слово "жиголо" означает "разбойник". Действительно, Жигулевские горы во все времена были удобны для разбойников»...

И, надо полагать, столь же притягательны для живописцев. Ведь Репин был вовсе не первооткрывателем жигулевских красот: за тридцать с лишним лет до него, в 1839 году, братья-художники Чернецовы, сплавляясь по Волге, немало блокнотов и карандашей потратили на этюды величественных гор. Но, сдается мне, именно Репину, чьих «Бурлаков» (написанных, кстати, по личному заказу Великого князя Владимира Александровича, в то время президента Академии художеств) увидел и обсудил весь просвещенный мир, – именно ему мы прежде всего обязаны «раскруткой» нашей «Волжской Швейцарии». С ее знаменитым будущим курортом, кумысолечебницей, дачами. Именно его вескому слову – мало ли что молвили другие...

«- Лучше всего – Жигули, – говорили все в один голос.

Неужели лучше Нижнего Новгорода?» – сомневались поначалу Илья Ефимович и его спутники, пока не убедились сами: верно говорили. «Против лучшей точки Жигулей, по нашим вкусам, стоит на плоском берегу Ставрополь-Самарский»...

Вряд ли стоит и дальше подробно цитировать «Далекое близкое» – книга эта встречается в библиотеках. А вот письмо Ильи Репина Самарскому городскому голове Петру Алабину (от 26 января 1895 года) цитировалось до сих пор лишь урывками – в упомянутой книге из серии «Сокровища Самарской Луки» оно впервые опубликовано полностью. Вот только тираж книги слишком мал...

«Волга представлялась мне какой-то музыкальной пьесой, вроде Камаринской Глинки, – писал Репин Алабину по поводу его “намерения учредить в Самаре музей из копий русской школы живописи”. – Она начиналась заунывными мотивами тянущихся бесконечно линий до Углича, Ярославля, переходила в красивые мелодии в Плесах, Чебоксарах, до Казани; волновалась, дробилась, уходила в бесконечные дали под Симбирском и, наконец, в Жигулях разразилась таким могучим трепаком, такой забирающей Камаринской, что мы сами невольно заплясали – глазами, руками, карандашами и готовы были пуститься вприсядку...»

«И вот на пристани Ставрополь мы впервые высадились в неизвестной стране - "на Волге"…

- А есть ли в Ставрополе хорошая гостиница? – спрашиваем мы нашего сорванца, когда, выбираясь из высохшего русла половодий, он уже потише взбирался на горку…

- А как же, да вот хоть бы у Буянихи две хорошие, чистые комнаты, и готовить может…

В Ставрополе мы прожили десять дней; то переезжали в Жигули и взбирались до верхних скал, то рисовали на берегу, в затоне, всегда полном барками, завознями со всякой всячиной, то на брошенном Волгой старом русле, представлявшем виды старой пустыни.

В Ставрополе мы уже освоились несколько с Волгой. Убедились, что и здесь живут тоже добрые русские люди, разбойники вывелись давно, и мы спрятали наши револьверы, как ненужные вещи, и перестали делать баррикады из стульев у дверей – ибо ни двери, ни окна нашей квартиры не имели затворов. Квартирная хозяйка Буяниха, несмотря на свою страшную фамилию, была добрая, толстая, приземистая и хлопотливая старушка; она призналась перед отъездом нашим, что мы своими стрижеными головами и необычайным ей видом так напугали весь ее дом, что она пригласила соседа, отставного солдата с пистолетом, для безопасности; и всю ночь не спали... только крестились от страха...»  

Рисунок «Двор Буянихи», опубликованный в самарском издании, принадлежит перу Репина. Немало бытовых зарисовок Ставрополя и его пристани (есть там и барки, и завозни, и парусники – вот только людей маловато) оставил Васильев. Репина же больше интересовали портреты, и одни только написанные им бурлаки и деревенские мужики и ребятишки могли бы составить целую галерею. Вот только портрета знаменитой Буянихи (как, впрочем, хоть какого-то ее изображения) не сохранилось. Мало того – теперь некому даже вспомнить, как звали старушку. Зато в историю вошел ее внук Алексей Буянов – пламенный пропагандист идей народничества, один из лидеров крестьянских волнений в Ставропольском уезде времен первой русской революции…

Немало любопытных курьезов случилось с молодыми художниками и в Ширяеве, где они прожили остаток лета. Чего стоит один только эпизод, когда приезжим пришлось отбиваться от насевших ширяевцев, принявших их за беглых каторжников, превосходно описанный Репиным в его книге. Попытка зарисовать деревенских ребятишек чуть было не закончилась мордобоем – и только “императорская печать” на свидетельстве Академии художеств спасла живописцев от народной расправы.

«- Подавай нам пачпорт, – гудят на разные лады мужики, – зубы не заговаривай!

Пойдемте к квартире, – успокаиваю я, – мы не беглые какие…

Уже по дороге, когда меня вели, как пойманного преступника, многие, особенно уже бурлаковавшие саврасы, приставали и довольно нахально напирали на меня в толпе, готовясь “проучить”»… 

Дикий был народ, что и говорить. И Репин со товарищи невольно выступил в роли одного из первых «миссионеров», сумевших показать привыкшим жить в самодостаточном мирке местным жителям: мир на самом деле гораздо шире, чем их малая родина, и не состоит исключительно из крестьян, бурлаков, каторжников, купцов и становых.

Всем, кто последовал за Репиным, Васильевым и Макаровым, было гораздо проще. Например, выпускнику той же Академии художеств, впоследствии члену Товарищества передвижных художественных выставок Сергею Иванову, частенько работавшему в Ставрополе, Морквашах и Ширяеве начиная с 1880 года (неподалеку, в селе Марычевка, было родовое имение его матери), вряд ли требовалось предъявлять «пачпорт». Да и очередное нашествие питерских художников на Самарской Луке встретили менее настороженно. Летом 1888-го Иванов вместе другими художниками-передвижниками Абрамом Архиповым и Сергеем Виноградовым останавливались в Ставрополе и Ширяеве – рисунки и литографии С. Иванова «Русь идет. На новые земли», «Переселенка», «В дороге. Смерть переселенца», «Амбарчик. Ширяево», виды Ставрополя хранятся в Третьяковской галерее, Государственном Русском и Самарском художественном музеях…

Вообще, много кто за без малого полтора столетия после визита репинской троицы «брался» за Жигули. Набросками и картинами на жигулевские темы можно заполнить, пожалуй, не одну Третьяковку. Всем, как говорится, спасибо за труд. Но так уж повелось – чтят прежде всего первопроходцев. А значит, нам с Репиным не расплатиться.  

Статус «памятника истории» – тоже, наверное, правильно. Но кто знает историю той же семьи Буяновых? Кто слышал, что пережили дети и внуки гостеприимной ставропольской мещанки Анны Буяновой? Кого, наконец, интересовало те же прошлое, история, культура в годы «великих социальных потрясений»?

Мало кто знает, что один из четырёх её сыновей, Семён Егорович Буянов, член Ставропольской городской управы и крепкий по тем временам хозяин не признал советскую власть, – и, «постановлением ЧК по борьбе с контрреволюцией при штабе Ставропольского уезда» признан участником «кулацкого восстания» и утоплен в проруби. По другим данным – расстрелян чекистами. «За участие в чапанном бунте был расстрелян 63–летний крестьянин С.Е. Буянов. Хлебопашец, глава семьи из семи человек, имевший дом, лошадь и корову. В чем его вина? «Он злостно, как гадина, ходил по квартирам коммунистов, желая при первом представившемся случае нанести вред социалистической революции…» - приводит «лексику» красных карателей В. Индиряков (Чапанная война / Волжская коммуна. – 2008. – 5 апр.).

Один из его сыновей, преподаватель реального училища Александр Буянов, как и отец, не принял новой власти, в 1919-м уцелел – но вынужден был долгие годы скрываться в Сибири.

Спустя годы пуля настигла другого внука Буянихи – Алексея Семёновича, который, в отличие от отца, немало сил приложил для установления «народной власти». Член исполкома Ставропольского уездного Комитета народной власти и комиссар Временного правительства по уезду после февральской революции, в 1918-м эсер Буянов стал уполномоченным Комуча в Ставропольском уезде – а значит, в Ставрополе после победы большевиков ему оставаться было нельзя. Через десять лет его нашли и арестовали по 58-й статье, но отпустили. А в декабре 1937-го работника одного из чувашских предприятий, уроженца волжского Ставрополя Алексея Буянова по обвинению во «вредительской деятельности» приговорили к расстрелу с конфискацией – приговор привели в исполнение 9 февраля 1938-го...

Это тоже часть нашей истории, материальные свидетельства которой из семейных архивов праправнучки Буянихи  Антонины Чапрыновой и других старожилов  будут впервые представлены на выставке «Сокровища старого города» с 30 июля по 30 сентября 2014 года…  

Ну, а что же упомянутые репинские часы? – спросите вы. Те самые серебряные часы, которые в Самаре случайно «ёрзнули из моего летнего жилета и быстро слетели в воду»? – «Не надо искать, ничего не надо! – читаем в «Далёком  и близком». – Я приношу эти часы в жертву Волге, как Садко-купец, богатый гость... Волга-матушка вознаградит меня по-царски за мой подарок ей. И действительно – Волга меня вознаградила впоследствии, как родного сына, щедро и широко...»

Фотографии из архива авторов, фондов ГМК «Наследие» и коллекции Аркадия Эстрина