Свои лагерные годы на Волго-Доне и строительстве Куйбышевской ГЭС известный питерский композитор, автор множества веселых пионерских песен и кантат Олег Хромушин* десятилетиями старался «не афишировать» – надо ли объяснять, почему? В брошюре о его жизни и творчестве, выпущенной в 1986 году издательством «Советский композитор», период этот просто-напросто пропущен. А бодрые фразы автора очерка о том, чем занимался Олег Николаевич с 1950 по 1954 годы (вроде той, что перспективе сделать карьеру военного дирижёра он «всё-таки предпочел вольную жизнь "на гражданке"») звучат двусмысленно, если не сказать цинично...

Но настали иные времена. В поисках бывших узников Кунеевлага на строительстве Куйбышевской ГЭС, встречу которых тольяттинский "Мемориал" провёл в нашем городе осенью 1990 года, я нашёл ленинградский адрес Хромушина и попросил его поделиться воспоминаниями о «вольной жизни». Ответ – довольно подробный, практически на все мои вопросы – пришёл довольно скоро. Вот эти воспоминания**.

...Мы не успели эвакуироваться: 3 августа 1942 года немцы вошли в мой родной Ставрополь (на Кавказе. – С.М.). Мне было 15 лет – десять из них я прожил в этом небольшом, но очень зелёном северокавказском городке. Во время оккупации родители нигде не работали, а я халтурил на домре-теноре в оркестре народных инструментов, созданном нашим бывшим пионерским руководителем на частных условиях. Мы выступали перед населением, зарабатывая первые в своей жизни гонорары.

Всё бы ничего, но однажды я проявил патриотизм, который много позже сыграл со мной злую шутку. Как-то, прогуливаясь по улице и читая всевозможные объявления, я обнаружил на стене листок с частушками, ругающими Сталина и вообще нашу систему. И тут во мне сыграла сталинская закваска, заложенная в наши пионерские души 30-х годов. Возмущённый за своего вождя, я сорвал листок и отдал своему руководителю...

После оккупации я шесть лет служил в армии. Наша часть воевала и на Западе, и на Востоке. А в апреле 1950 года был арестован по 58-й статье, 1-а («измена Родине») по обвинению в написании частушек антисоветского содержания в 1942 году. Понятно, что под воздействием «определённых мер» (бьют, пока не сознаешься) я сознался в своем «авторстве» и был осуждён на 10 лет лагерей и 5 лет «по рогам» – поражения в правах...

Суд проходил в Краснодаре, в военной контрразведке (Смерш МГБ СССР) 24 мая 1950-го, накануне моего дня рождения (Олег Хромушин родился 25 мая 1927 года. – С.М.). Суд напоминал конвейер большого завода. Подсудимых было много, человек десять-пятнадцать. Каждого вызывали в зал на 10-15 минут, там совершался «обряд». Наконец, очередь дошла до меня. Небольшой зал был пуст, там сидело трое военных. Председатель в генеральских погонах. Естественно, ни прокурора, ни адвоката. Генерал зачитал обвинительное заключение. Потом пошли вопросы. Атмосфера была вполне миролюбивая, как будто мы обсуждали не судьбу человека за решёткой, а проблему устройства его в престижный санаторий. Я же не знал, что мой приговор был заранее подготовлен, и весь этот цирк разыгрывался для протокола, который вёл офицер-секретарь.

«Тебе повезло, парень, – сказал мне потом конвоир. – Они тут всем чешут по четвертаку».

В своём последнем слове я просил не трогать моих родителей, в то время переехавших в Ростов-на-Дону (и нужно сказать, что ни родители, ни другие мои родственники из-за меня не пострадали).

Я попал на строительство канала Волга-Дон. Год проработал на сталинградском лесозаводе им. Куйбышева (грузили бревна). А потом музыка меня выручила: я был назначен дирижёром духового оркестра стройки – разумеется, состоящего из музыкантов-заключённых.

В 1952 году (31 мая. – С.М.) Волго-Дон официально был построен. Были награды, амнистия, но нашей статьи всё это не коснулось. В марте 1953-го, как известно, умер Сталин, и смерть его послужила поводом для освобождения из тюрем и лагерей уголовной братии (кстати, довольно быстро возвращённой в свои «родные места»).

Летом 1953 года мы с одним музыкантом, трубачом Николаем Мишениным, написали заявление в ГУЛАГ с просьбой отправить нас на Куйбышевскую ГЭС, где можно было, работая, получить зачёты. К нашему удивлению, ответ пришел довольно быстро, и уже в сентябре мы спецнарядом были отправлены по этапу, через Сызранскую пересылку на Куйбышевскую ГЭС. Спецнаряд предписывал нам работу по специальности – или в оркестре, или в культбригаде. 

Очень запомнился мне разговор с начальником культбригады. Это был довольно энергичный подполковник внутренней службы, который приветливо меня принял, выказав радость прибытию новых кадров в искусстве. Но как только узнал, по какой статье я сижу, его радость как ветром сдуло. (Заключённые, имеющие 58-ю статью, были обязаны работать только на общих работах, особенно по ст. 58-1-а). Его откровенная враждебность к «врагам народа» вылилась на меня вся без остатка – я пошёл на общие работы.

Мы строили Соцгород, а наш лагерь размещался ещё дальше от центра Ставрополя (я имею в виду то место, где когда-то располагался клуб "Гидростроитель", километрах в трёх-четырёх от строительной зоны. Старый Ставрополь ещё не был затоплен, но уже переезжал на новое место. Мы строили деревянные домики-коттеджи: наша бригада занималась малярными работами.

«Население» нашего лагеря было в основном политическим, поэтому обстановка (я имею в виду общечеловеческий климат) была, в общем, спокойной, почти нормальной – если, конечно, пребывание в лагере можно считать нормальным явлением. Среди политических было довольно много «двадцатипятилетников»-военных, которые сражались на стороне немцев. Были идейные противники советской власти. Были люди, запутанные войной. Были просто несчастные, безграмотные люди, которые не понимали, за что им дана 58-я статья. Были, конечно, и бытовики, в основном связанные с хищениями на производстве. Профессиональных воров не было. Поэтому я не помню, чтобы в нашем лагере были какие-то «взрывы страстей». Но гласность была стопроцентная! Вслух несли и Сталина, и партию, и всю систему социализма. Кстати, те, кто ругал советскую власть, работали на стройке лучше всех. И для себя я уже тогда отметил, что так себя могут вести только порядочные люди.

Не забудьте, что эта обстановка конца 1953-го и начала 1954-го, после смерти Сталина, была выжидательной, поэтому отношение охраны лагеря к з/к была намного демократичнее, чем, скажем, раньше на Волго-Доне.

А вскоре вышел указ Президиума Верховного Совета СССР о «несовершеннолетних преступниках», и 11 июня 1954 года я был освобождён. Однако ещё полтора года проработал в клубе «Строитель» на ВСО-5, создал довольно мощную самодеятельность, которая заняла 3-е место по Куйбышевской области. Я этим очень гордился...

Если затронуть духовную жизнь лагерей, то она порой была намного выше духовной жизни не только сел и деревень, но и многих городов Советского Союза. Ведь какие люди были упрятаны за решётку! Например, нашей культбригадой на Волго-Доне руководил один из крупнейших хоровых дирижеров страны Самуил Карлович Мусин: до войны он был главным хормейстером Ансамбля имени А. Александрова, а после войны – художественным руководителем Ансамбля песни Всесоюзного радио. Гениальный дирижёр! Он дал мне очень многое: и музыкальный вкус, и музыкальный интеллект. Ведь то, что я не попал в культбригаду, не мешало мне торчать там всё свободное время (благо, она дислоцировалась в нашем лагере), и отношение ко мне было самое тёплое. Кстати, с Мусиным мы встретились потом в 1967 году в Новосибирске, где ставилась моя оперетта «Франсуаза». Он тогда преподавал в Новосибирской консерватории...

Художник в культбригаде был из Большого театра, солисты – из различных театров страны. Среди них, например, Иван Постников, премьер Ростовской оперетты; Нила Грицко, певица, племянница одного очень известного украинского певца; Зиновий Цильман, артист МХАТа.

На Волго-Доне мы поставили оперетту «Свадьба в Малиновке», которая, как на Бродвее, целый год каталась по всем близлежащим лагпунктам – и не по одному разу! – обслуживая и заключённых, и вольнонаемных. В дальнейшем, когда я работал на ВСО-5, кадровая политика клуба «Строитель» решалась за счёт музыкантов, освобождающихся из лагерей. С «лагерной наукой», я думаю, дело обстояло ещё лучше (читай в «Круге первом» А. Солженицына).

Если бы я не занимался музыкой в лагере, на воле меня бы никто не знал как музыканта. А так я был известен за пределами лагеря среди молодежи. Поэтому мое освобождение и дальнейшая музыкальная работа были «в зоне внимания» молодых специалистов Ставрополя. Особенно я благодарен семье Бачуриных, которая практически приютила меня после лагеря: Анастасия Семёновна и шестеро детей – Анатолий***, Маня, Владимир, Тамара, Светлана и Валерия...

С Мурысевым, в то время парторгом ЦК, был знаком и бывал у него дома, так как преподавал фортепиано его дочери. Я жил тогда на ВСО-5 и он присылал за мной машину. Первым секретарём Куйбышевского обкома КПСС он стал позже, когда я уже был в Ростове-на-Дону.

С Комзиным у меня было две любопытных встречи. Последняя – в 1957 году, когда я приехал в гости к Бачуриным и меня пригласили на пикник высшего руководства. С аккордеоном, естественно. На катере по Жигулевскому морю мы приехали в какое-то лесистое место. Пикник был посвящен известному писателю Федору Панферову и его жене Антонине Коптяевой. Принимал их Комзин и его окружение...

Один вор, еще на Волго-Доне, сказал мне, что есть две категории людей, пользующихся у «блатных» относительной неприкосновенностью: это врачи и артисты. «Врачи, – сказал он, – нас лечат, а артисты развлекают». Не берусь судить о достоверности этих слов, но отношение ко мне во всех лагерях, где я пребывал, было довольно лояльным, – и со стороны «блатных», и тем более со стороны «фашистов» (так называли 58-ю статью, к которой принадлежал и я). Конечно, музыка выручала меня на всём моем лагерном пути. Вот один из ярких эпизодов, достойный самого высокого милосердия. Со мной в лагере был аккордеон, на котором я по вечерам, после работы, играл – как для своей бригады, так и для других обитателей лагеря. Играл я по-настоящему профессионально. Репертуар был практически неограничен, так как я мог подобрать на слух любую мелодию и обработать ее по большому классу. Однажды, еще на Волго-Доне, на погрузке бревен, я сильно прищемил руку и неделю не мог играть. Позже, в начале зимы, я чуть не отморозил руки по своей неопытности, пришлось их лечить. И вот тогда моя бригада, во главе с бригадиром И.А. Зозулей, приняла решение отработать за меня три зимних месяца (а для зачёта «один день равен трём» надо было, как и на Куйбышевской ГЭС, давать 151% нормы!), чтобы я поберёг свои руки и мог заниматься музыкой. И отработала. Разве можно такое забыть?..

Надо сказать, что до ареста у меня не было никаких экстремистских настроений. Я был лояльным комсомольцем, преданным делу Ленина-Сталина, не сомневающимся в генеральной линии партии и уверенным в том, что «Великие Стройки Коммунизма» создаются десятками тысяч комсомольцев-энтузиастов. Не будь ареста, я, наверное, был бы или военным дирижёром, или комсомольским, а затем партийным функционером. Волго-Дон впервые поколебал мои «правильные» идеологические воззрения, когда я увидел этих самых «добровольцев-энтузиастов» в количестве 300 тысяч заключённых (по неофициальным данным), а Куйбышевская ГЭС только закрепила прозрение (напомню, по официальным данным через Кунеевский ИТЛ прошли около 220 тысяч узников ГУЛАГа. – С.М.)

Уже много позже, – когда я понял, что мы живем прошлым («как плохо мы жили раньше») и будущим («как хорошо мы будем жить!»), пролетая над настоящим, всё более и более опутываемым неразрешимыми проблемами, – уже тогда я, да и не я один, понял, что безграмотный человек, имеющий сильную волю и захвативший неограниченную власть, – это трагедия науки и культуры, трагедия мыслящих людей (независимо от их классовой принадлежности), это трагедия нации...

____________

По воспоминаниям вдовы Хромушина, Олег Николаевич рассказывал: стряпая в 1950 году обвинительное заключение, чекисты ухитрились приписать ему, что он был чуть ли не личным музыкантом Гитлера (это в 14-то лет!). До 1990-х годов он принципиально не подавал прошение о реабилитации – будучи убеждённым, что государство само должно перед ним извиниться. А в 1991 году, написав-таки заявление, из Краснодара получил отказ в реабилитации. «Вы можете себе представить?! И тогда я в первый раз в жизни сказала: "Если тебя не реабилитируют, мы уедем из страны". Правда, очень скоро последовал звонок из Москвы. Перед ним наконец извинились»…

До 1991-го композитор, получивший к тому времени мировую известность, был невыездным. По словам Нелли Хромушиной, с предложением о сотрудничестве к нему неоднократно обращались продюсеры из Франции, США, Великобритании (в частности, представители фирмы EMI) – но официально это было абсолютно невозможно: по сути, государство монопольно распоряжалось его творчеством.

Оказавшись всё-таки с концертами в Соединенных Штатах (в семейном архиве есть фотографии, где он общается с другим опальным питерцем – Нобелевским лауреатом Иосифом Бродским, с которым дружил), не имевший прежде возможности слушать лучшие образцы американской симфонической музыки, Хромушин услышал: «Ну, вы просто совершенно идентичны Бернстайну».

Человек, прошедший ГУЛАГ, был, пожалуй, единственным в СССР мажорным композитором…

Воспоминания вдовы композитора записаны при подготовке многосерийного фильма "Половина века" («Лада ТВ – ТНТ», 2004 г.) – замечательного, но, к сожалению, не завершённого телепроекта, литературный сценарий для которого готовил автор этой публикации.

_________

* Хромушин Олег Николаевич (1927 – 2003) – композитор, дирижер.

За участие в Великой Отечественной войне и разгроме Квантунской армии удостоен благодарности Верховного Главнокомандующего, награжден орденом «Отечественной войны" II степени.

В 1950-1954 – заключенный по политической 58-й статье, отбывал наказание на строительстве Волго-Донского канала и в Кунеевлаге на строительстве Куйбышевской ГЭС. Реабилитирован в 1991 году.

Заслуженный деятель искусств России. Лауреат премии Президента РФ в области культуры и искусства. Кавалер Ордена Дружбы и др.

(Более полная биографическая справка, например, здесь).

** Впервые эти воспоминания были опубликованы в тольяттинском еженедельнике «Презент Центр» (28 октября 2000 г.). Впоследствии текст вошёл в сборник «Политические репрессии в Ставрополе-на-Волге в 1920–1950-е годы: Чтобы помнили… (под ред. Н.Я Ялымова; Тольятти : Центр информ. технологий, 2005) и были воспроизведены в электронной базе данных "Воспоминания о ГУЛАГе", составленной Музеем и общественным центром «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова при поддержке Агентства США по международному развитию (USAID), Фонда Джексона (США), Фонда Сахарова (США).

*** Анатолий Владимирович Бачурин – ветеран Куйбышевгидростроя, с 1953 года работал прорабом, инженером производственно-технического отдела района арматурно-сварочных работ. В1959-м создал отдел капитального строительства при Ставропольском горисполкоме. С 1962 года – главный архитектор г. Ставрополя-Тольятти. В 1971-1974 гг. – заместитель председателя Тольяттинского горисполкома. С 1978 года несколько лет был вторым секретарём горкома КПСС. (По: Созидатели: Строительный комплекс Ставрополя-Тольятти. 1950-2000 / под ред. С.Г. Мельника. – Тольятти: «Этажи-М», 2003).