На роль «памяти человечества» претендентов немало. Интернет, что бы о нем ни говорили, самый реальный. И память эта крепнет, даже когда вокруг крепчает маразм…

Свежий пример. В мартирологе "Жертвы политических репрессий в СССР" среди десятков знакомых имен нашел героя своего очерка, опубликованного 4 мая 1998 года в тольяттинской газете «Презент».

Перечитал давнюю публикацию и поймал себя на мысли: а ведь будто сегодня написано. Меняются таблички на дверях кабинетов, в массы вбрасываются новые лозунги, рисуются умопомрачительные ориентиры и перспективы, которые завтра забудутся, – а «маленькие люди», готовые хоть как-то оживить город, как и прежде, продолжают биться о стену чиновничьей самодостаточности.

Так было и с моим персонажем, которому до последних дней грезился

«Люди, давайте я сделаю вам красиво», – говорит Первушин хозяевам кабинетов с портретами Ельцина, дареными акварелями, искусственными плющами и прочей наглядностью. «Ну-ну», – отвечают ему обладатели кресел, кульманов, и мольбертов, не утруждая себя отрывом от производства чего-нибудь гениального. И посылают дальше по коридору.

А Геннадий Павлович, износивший в хождениях по городским чиновникам, архитекторам и художникам не одну пару башмаков, искренне не понимает: почему? Почему иных людей сдвинуть с места порой тяжелее, чем камни в сотни тонн? И кто, получается, более «лежачий» – камень или человек?

Родился Первушин в Сибири, недалеко от китайской границы. Как выяснилось впоследствии, в семье «кулаков» – занимались кожей и пчелами. В 1937-м всех Первушиных, кого не расстреляли, погрузили в телячий вагон и отправили дальше на восток, в Хабаровск. Оттуда – на лесозаготовки, в самые дебри края. Пила, лошадь, барак, норма, карточки. И так с поселения на поселение, с делянки на делянку. В 1946-м подросших спецпоселенцев «призвали», но вместо армии загнали в шахту, добывать антрацит. К тому времени бесчисленную армию своих раскулаченных пополнили «милитаристами» из разгромленной Квантунской армии. Вспоминает, как из лагеря возами увозили трупы теплолюбивых японцев, убитых нашими морозами и баландой. А сколько их и нас осталось в шахтах – и не счесть. Так лагерно-угольной пылью крепилась советско-японская дружба...

Но правильно, наверное, говорят: любой опыт, даже самый отвратительный, – тоже опыт. Вот и из этой «срамоты», которая отняла 17 лет жизни, вынес Первушин одно светлое воспоминание: о японском садовом искусстве. Он и сегодня не может понять, откуда у изможденных русской каторгой детей страны восходящего солнца брались силы, чтобы хоть как-то приукрасить жуткую действительность вокруг бараков. Он любовался их миниатюрными каменными садами (мохом обложат – и то красота!) и тешил себя надеждой, что когда-то сможет делать что-то подобное в своей стране. Японцы – те очень сомневались, что в России это кому-нибудь потребуется, но один все же подарил любопытному парнишке «Камни и цветы», книжку о древнем искусстве бонсай. С этой азбуки все и началось.

- Китайцы занимались каменными садами две тысячи лет, а японцы переняли и развили эту культуру. Там каждая семья занимается карликовыми деревьями, столетиями растут, передаются по наследству. Вот, карпа выращивают и деревца, и так в каждом доме. Им можно: их же не раскулачивают, не гоняют по России, как нас...

В 1950-м Первушин на товарняке приехал в Ставрополь на Волге строить ГЭС. Уже вольным. Устроился помощником на плавучем кране. Смог, наконец, наверстать упущенное на каторге – закончить школу, двухгодичные курсы и техникум. Здание гидростанции достраивал прорабом. А когда сдали, уехал в командировку в Москву. 

Там и остался: тридцать лет проработал в столичных строительных организациях. Вот только творили они все, что угодно, кроме садов. И уж тем паче не было такой конторы, которая бы специализировалась на японском садовом искусстве. Он же не терял надежды, что найдется. Времени не терял. Собирал японские журналы, брошюры – вот такая стопа была. Внимательно наблюдал, как закладывается японский уголок в ботаническом саду (под руководством специально выписанного для этого дела садовника). И все свои отпуска проводил в подмосковных карьерах: искал красивые камни, которые можно было бы использовать для сада. «Месяц по карьерам полазаю, а к концу обратно. Брал с собой только леску и крючок, сухари и соль, остальное на подножном корму: трава, грибы, ягоды, караси в карьерных озерцах». Там находил и примечал на будущее красивые камушки. Один, тонн в триста, «доставленный» в Подмосковье наступавшим когда-то давно ледником и расколотый на три части, приглядел было – но попробуй-ка его доставить в первопрестольную: ни один мост не выдержит. Так и спрятал до лучших времен прямо в карьере. Когда-нибудь пригодится.

Словом, камней понаходил – на сто садов хватит. Но и в Москве не каждому объяснишь, какое чудо можно было бы сотворить, если взяться. К кому только ни обращался всё с тем же предложением: мужики, давайте сделаем красиво. Весь город пешком обошел. - «Моспроект-1», и «-2», и «-3» – ведущие проектные организации, все меня знали, потому что я в каждую мастерскую натаскал на себе камней. И просил: дайте мне любой район, я буду делать. Многие отказывали, поскольку каторжный…

Первушин вспоминает, как автор монумента панфиловцам Постол загорелся было и рекомендовал в Институт высоких энергий в Протвино, но КГБ придралась к злосчастной графе. Иные отделывались шутками. Например, директор московского зоопарка предложил в качестве оплаты за трехсоттонный камень любимое чучело тигра. Но на чучеле камушек не привезешь. Короче, пошутили и разошлись.

С «хаммеровским» Центром международной торговли на Краснопресненской набережной тоже в итоге не выгорело. Задумали было поработать с архитектором Кубасовым. Прикинули, сколько камней потребуется – получилось 300, от полутонны до двадцати весом. Геннадий Павлович три года собирал материал, осталось только привезти. По всему, дело было на мази: даже Пономарев, курировавший стройку от ЦК КПСС, дал добро. Но, видать, нашелся кто-то выше или ниже этого немалого функционера: взял да и поставил на чертеже будущего сада жирный крест.

Впрочем, были на его тернистом пути и удачи. Целых три.

Например, с академиком Чазовым дело сладилось. Пред вратами кардиологического центра и сегодня возвышается сработанная Первушиным скульптурно-садовая композиция: камни в форме сердца и легких, как было заказано. И цветы вокруг, если, конечно, кардиологи не поленились посадить.

И в Химках сговорились. Толковые попались власти: пусть не сразу, но поддержали идею разбить сад камней в местном парке. Они и сегодня живут и здравствуют – камни и цветы под сенью вековых дубов. Да и в самом деле: что с ним сделаешь, с камнем, даже если захочешь повандальничать? Разве что лоб разобьешь.

Наконец, приложил Геннадий Павлович руку и к Олимпийской деревне. Познакомился как-то с автором проекта архитектором Евгением Стамо и предложил облагородить спорткомплекс каменными садами. В особо охраняемую зону будущих игр завезли огромное количество камня: десять вагонов крупного, десять мелкого. Но приехали генералы и решили, что камень давать народу не стоит: вдруг организует побоище. Оружие пролетариата, как ни крути... Помните, наверное, суровое предолимпийское время. В общем, неизвестно куда вывезли генералы все, что могли поднять солдатики. К счастью, не тронули совсем уж неподъемные глыбы, вокруг них тоже потом цветов насадили. Вот вам и еще один сад.

Итого – три прекрасных творения, которые можно зрить и осязать. Три сада на радость народу. «Сажал» их Первушин, можно сказать, даром: ему ведь с детства не привыкать. Единственное, на что просил денег, – чтобы доставить камни из карьера. На перевоз. Да и не предлагали ему гонораров: «деньги народные, так что ваяй бесплатно». Он и рад был валять-ваять: не из-за денег – ради самого искусства, которое по определению требует жертв. Он жертвовал от чистого сердца.

- Все бесплатно, для народа, – смеется. – А здесь прошу работу – не дают, понимаешь...

В Тольятти Геннадий Павлович живет уже десять лет. И все десять лет убеждается, что не нужны никому его благородные жертвы. То ли и без того садов у нас куры не клюют, то ли еще что препятствует, – но как-то не загораются глаза у тех светских и штатских, кого он уже успел обойти. Все порывы прекрасной души садового мастера гасятся уважаемыми людьми, съевшими не одну собаку на нуждах населения. Уж они-то точно знают: сад не считается товаром первой необходимости или продуктом повседневного спроса, а значит, потерпит до лучших времен. Подумаешь, велика важность...

Известный академик Дмитрий Сергеевич Лихачев смог бы возразить им, и очень даже интеллигентно. «Садово-парковое искусство – наиболее захватывающее и наиболее воздействующее на человека из всех искусств, – писал он в своих "Письмах о добром и прекрасном". – Это тот важный рубеж, на котором объединяются человек и природа».

На каких рубежах объединяются с природой тольяттинцы, мы все знаем. Городские сады и парки – понятие более чем условное. И всем ясно, что особенно слабое звено в этой цепи запущенного – Комсомольский район. В котором, кстати, живут и неугомонный Первушин, и его дети и внуки.

В общем, положил он глаз на комсомольский парк. И предложил однажды директору Андрею Новикову разбить в его заросшем соснами очаге культуры сразу три каменных садика. Первый – на месте бывшего колеса обозрения, второй – на центральной аллее, там, где сохранился постамент от канувшего куда-то памятника Ленину, и третий – на участке, где приютились пережидающие лето жестяные Дед Мороз со Снегурочкой. А директор сел и написал письмо главе района Орехову. Вот оно.

«Администрация парка, общественность района просят вас одобрить и поддержать проект по созданию на территории парка декоративных форм "Скальные сады". Заниматься разработкой проекта эскизов будет Первушин Геннадий Павлович, специалист по скальным садам с 30-летним опытом... В дальнейшем полученный опыт можно будет использовать для оформления всей территории района, поскольку это самая дешевая архитектурная композиция малых форм, долговечная и не требующая особого ухода...»

Вот такие перспективы просматриваются.

Со временем родилась еще более красивая идея. В своих скитаниях встретил таки Первушин единомышленников, причем сразу двух – скульптора Игоря Бурмистенко (автора памятника жертвам политических репрессий «Скорбящий ангел» в Центральном парке Тольятти. – С.М.) и архитектора-проектировщика Владимира Булдыгина. И порешили они втроем предложить городу не просто сад камней и цветов – а «Божественный сад». Да не на маленьком пятачке, а на всей территории от комсомольской поликлиники до строящегося храма. И написали письмо священникам, в котором все и растолковали.

«Мы простые православные граждане одухотворились идеей возведения... духовного очага – "Божественного сада", представляющего собой миниатюрный благоустроенный участок с искусственным рельефом, с садом камней, цветов и карликовых хвойных деревьев, символизирующих Древо жизни и Древо познания добра и зла, с ручейками, с мини-водоемами, с живописными дорожками из природного камня, изящным газоном, оградкой, беседкой, со скульптурами Апостолов пред Вратами. По нашему разумению, этот Библейский сад будет благотворно воздействовать на чувства прихожан... В настоящее время мы выполняем эскизный проект для показа...»

- Камень – это вечное, он свидетель всех происшествий, – на словах добавляет Первушин, скромно названный в письме «практиком ландшафта». – Он помнит, как казнили Иисуса Христа. Камни все расскажут, все. Только нужно сделать так, чтобы камень рассказал, и чтобы народ верил. Нужен городу сад Эдема...

Кто спорит? Вот и отцы, по словам Геннадия Павловича, обеими руками «за», и, скорее всего, благословят это дело. Но на одном благословении камни тоже не привезешь. А камень ведь нужен не абы какой – специальный. Есть такой камень в карьерах у города Плёс, что в верховьях Волги, самый что ни на есть проверенный – недаром из него делают московскую брусчатку. Осталось погрузить его на баржу – и сюда, и тогда уж можно «лепить» из него библейские чудеса. «Для города, я вам скажу, это недорого, – навел справки Первушин. – Баржа будет стоить триста тысяч: неужто неподъемная сумма для такого дела?»

А еще мечтает Геннадий Павлович получить в пользование теплицу: вон их сколько пустует и рушится, передали бы для благого дела. Пора, пора уж начинать выращивать для будущих садов цветы и деревья: и карликовые, и простые. Много надо деревьев. Тем более что и помощники у садовода уже есть: ребятишки, которых он учит основам японского садового искусства.

Это взрослым все равно, а дети верят, что здесь еще будет город-сад – помните такой тезис?