Я участвовал в передаче Ленинградского телевидения, когда в прямом эфире спрашивали людей об их отношении к смертной казни. И когда спросили: кто готов стать исполнителем приговоров, палачом? – семьдесят процентов согласились на эту роль. Семьдесят процентов! Причем довольно много женщин.
Это было сразу после того преступления, когда какой-то маньяк изнасиловал и убил четырехлетнюю девочку. Конечно, после этого искать пощады у людей бессмысленно.
Но все дело в том, что нельзя ставить знак равенства между преступниками и клиническими садистами.
Каин убил Авеля не потому вовсе, что он по природе своей убийца. Убил из зависти, от обиды: не перенес оскорбления, которое нанес ему Бог. Он работал, пахал, а его дары не были приняты.
Вспомните фильм «Жили-были Семь Симеонов». Русская семья решила вырваться из Сибири на Запад. Они приняли решение: или пробиться или покончить с собой – но живыми не сдаваться. Убийцы, мародеры, террористы так не поступают. Они борются за свою жизнь до последнего.
Есть некоторые вещи, независимые от строя. Человек рождается с двойным дном, он может быть и необычайно милосерден, и необычайно жесток – в зависимости от обстоятельств. И только Христос мог сказать: пожалейте их, убийц, они не ведают, что творят. Смертные поступают иначе.
Я думаю, эту проблему – проблему смертной казни, – несмотря ни на что, надо обязательно обсуждать. Само обсуждение врачует общество.
- Герц Вульфович, помните, Камю в своей статье «Размышления о гильотине» (ИЛ, 1989, № 1) говорит об инстинкте смерти? О том, что инстинкт смерти лежит в основе человеческой природы наравне с инстинктом сохранения жизни.
- Ну, конечно. Например, некоторые философы считают, что большевизм и социализм, сама социалистическая революция была движима этим инстинктом смерти, разрушения всего вокруг себя.
Смерть своей тайной необычайно притягательна. Люди, которые стоят на похоронах или идут за гробом, испытывают очень противоречивые чувства. Я сам в свое время испытал их на похоронах отца. Мне тяжело признаться в этом, но в какой-то миг ощущение тайны превысило чувство горя от потери отца.
Потом меня эта тема – состояние перехода из одной жизни в другую – всегда притягивала. В 1975 году вместе с Сергеем Николаевым мы сняли картину «Диагноз». Действие развивалось в морге, где вскрывают трупы. Это, конечно, жестокая десятиминутная картина. Но она жестока, если смотреть с точки зрения обывателя. А если с точки зрения человека вообще, а тем более, философски, она совсем не жестока. Это просто та реальность, которая нас приближает к тайне смерти. И в то же время отдаляет от нее. Потому что, сколько бы медики человека ни резали, они никогда не узнают, почему он страдал, смеялся, любил и, наконец, ушел из этой жизни. По душевному счету никогда не узнают. И в этом смысле я говорю о тайне смерти.
Я говорю как кинодокументалист. Но это не значит, что я холодным глазом смотрю на эти вещи. Просто мы закалены в какой-то мере всем тем, что происходит вокруг нас. И предчувствуем то, что произойдет, чтобы не быть последними в этом мире вещей и событий.
Смерть неотвратима для каждого, ее нельзя прорепетировать, это раз и навсегда. А в момент чужой смерти мы чувствуем себя как бы на репетиции собственной кончины, подводим итоги собственной жизни. И в какой-то мере это нас должно делать лучше.
Поэтому на обсуждение проблемы смертной казни – то есть принудительной смерти и ее таинственного воздействия на остальных – мы тоже должны с этой точки зрения смотреть. Не просто кого-то казнили... Тем более это происходит скрытно от общества, вдали от человека настолько, что никак на него не воздействует. Кажется, я понимаю, почему было Лобное место и почему смертная казнь была овеяна таким ритуалом.
Я не ратую за топор и плаху на Красной площади, но где, когда и как производится смертная казнь, граждане должны знать.
Все, что произошло в Москве в августе, эта драма у «Белого дома», забравшая три молодые жизни, было бы событием без какого-то ядра, без какой-то души, если бы не пролилась кровь. Ужасные Слова, быть может, я вам говорю, но это был бы политический фарс и больше ничего. Эти три жизни – они предотвратили нечто большее. Я думаю, это было искупление, предотвратившее сотни и тысячи таких вот ужасных драм. Когда дело касается великих событий, мы уже не властны, властны какие-то другие законы, и, слава Богу, что хватило этих трёх смертей.
Тайна смерти, которая витала над площадью, – это тоже из нашей темы.
Знаете, я занят сейчас картиной о геноциде евреев в Латвии во время войны. Я встретился с одним человеком, профессором древней истории Иолем Вайнбергом, который прошел все круги ада: гетто в Риге, лагерь Кайзервалд на окраине Риги, Штутвоф, Бухенвальд, Терезин – всё прошел. Всех его родственников убили. После многих лет мы прошли по бывшему гетто и остановились возле старого еврейского кладбища, где шуцманы – местные латышские фашисты – сожгли двадцать девять евреев. Просто прохожих. Согнали в маленькую синагогу и там сожгли. Так вот, он сказал: «Если бы сегодня я встретил убийцу моей матери, я не стал бы мстить».
Это его личная точка зрения, конечно. Просто он считает, что все это бессмысленно, за всех отомстить невозможно. Невозможно перестрелять всех – в этом участвовало огромное количество людей. Это были и исполнители непосредственно, и убийцы «от письменного стола», которые призывали своим пером к массовым убийствам. И еще неизвестно, кто больше убил.
И все же желание отомстить кажется непреодолимым, человеку трудно подняться над ним. Но государство в силах это сделать.
- А вам самому приходилось встречаться с палачом?
- Так вот, лицом к лицу, нет.
- А по делу Валерия Долгова?
- Нет, казнят ведь в другом месте. Когда нужно, людей вызывают, они делают свое дело и дальше идут работать. Может быть, вы встречаетесь с ними в жизни. Палачество – это ведь не исключительное качество сегодня, вы знаете. В конце концов, в философском плане можно поставить вопрос: что я почувствую, когда встречусь с палачом? А в бытовом плане я ничего не почувствую – он такой же, как все. И в этом ужас, конечно.
Посмотрите, что произошло в Сумгаите. Там были убийства жесточайшие, там же жарили шашлык из убитых. Как убивают в Грузии, как убивали друг друга в Узбекистане! До какой степени люди жестоки! Не евреев так грузин, сербов, хорватов, осетин, кувейтцев... Надо убивать – и всё.
Я думаю, проблему смертной казни нельзя рассматривать независимо от этого вселенского сумасшествия. Все это очень связано друг с другом.
То, что там совершилось несколько лет назад, когда мы снимали «Высший суд», – это просто цветочки, это ничто, это детский лепет по сравнению с тем, что сегодня творится.
Страна, которая семьдесят лет карала без разбору, должна передохнуть. Даже вопреки тому, что происходит. Но должна быть тогда другая карательная политика, должно быть какое-то место, где люди, приговоренные по старым законам к смертной казни, отбывали бы наказание. Может быть, вечная каторга, не знаю. Американцы же осуждают на сто сорок лет. Изолировать таких людей от общества, чтобы никогда больше никакого соблазна.
- И там состоится Высший Суд?
- Да, конечно. Что-то должно с ними там произойти.
© Мельник Сергей Георгиевич
4 марта 2013 г.
Фото из открытых источников