Этому очерку 15 лет. Он мне нравится. Он живой, хотя героя его давно уже нет. Такие тексты как фото – не студийные, не постановочные. Они даже где-то сродни моментальному снимку в какой-нибудь уличной фотографии. И они не стареют. Они вечны. Но по прошествии лет всегда интересно: а что бы сказал мой герой сейчас. Именно в эту минуту. По поводу, скажем, тех же событий, связанных с его родной Украиной. А спросить уже не у кого…

Команда еженедельника, в котором была опубликована эта статья («Презент Центр», 13 марта 1999 г.) полюбила Ивана Тимофеевича всем сердцем, если так можно сказать о редакции. Старик, немало переживший на своём веку, предлагал помощь – и мы были счастливы, что можем поучаствовать в этом как посредники.

А ещё была редакционная приписка: «Дед Марусий очень хочет увидеть своих однополчан. Может, откликнется кто-нибудь, с кем воевали вместе, подаст весточку? Бывшие воины 1231-го артиллерийского полка РГК или кто воевал рядом на Малой Земле, в Тамани, на Никопольском плацдарме, в Белоруссии, Польше, Пруссии – всех Иван Тимофеевич приглашает в гости. Адрес у нас…»

Их никого не осталось. И некому сказать по поводу того же Крыма: братья-славяне, что ж вы делаете?.. 

Уроженец Хмельницкой области, Иван Тимофеевич попал в наши края тридцать лет назад. Друг позвал: дескать, довольно скитаться, давай сюда, тут тебе работы хватит. И приехал он, к тому времени уже вдовец, с двумя сыновьями в славный новостройками город Тольятти. С единственной целью: достойно выучить хлопцев, в люди вывести.

До этого была в его биографии война. Призвали Ивана в 1939-м. Попал в гаубичный полк, с которым и прошёл до самой Пруссии. Всю войну, «от корки до корки» – во фронтовой разведке, корректировщиком огня. Это значит – на самой передовой. Шёл на линию фронта, а то и прямо в тыл врага, засекал его огневые точки, где бы они ни таились – и направлял огонь нашей батареи, расчищавшей дорогу пехоте. Ювелирная работа. Ошибки исключены, поскольку – лимит: давалось лишь два снаряда на точку. Да и не прощала война ошибок. Так и воевал, всю дорогу под прицелом снайперов, под шквалом огня и чужих, и своих. Всё время одной ногой там, на волосок от смерти.  

Полк, в котором служил Иван Тимофеевич, был в резерве Главного командования. Куда только ни кидали их: воевали и под Ленинградом, и в Крыму, на Украине, на Кавказе, в Закавказье. И под Сталинградом сражались, и под Севастополем, и гнилое море – Сиваш –

брали. Где в полный рост, где по-пластунски. А где и полузарывшись в землю, во спасение и от слепого свинца, и от убойной стужи. Где без оружия (карабинов на всех не хватало), где без лопаты («на фронте бросишь автомат, бросишь всё – а лопату никогда»). Всё бывало.

- Приказ идти под Сапун-гору. Место ровное, как стол, насквозь простреливается: каску выставишь – снайпер бьет. А командир полка а нас был знаменитый царский полковник Рыков. Ему уже под семьдесят было, Жукова и других маршалов ещё учил военному делу. Под Ленинградом его ранили, потом прислали к нам в полк. Мы, разведчики, были в его непосредственном подчинении. Так он нас всё «сыночками» называл. Душа-человек. Помню, мы его всегда прикрывали: как начнут немцы пускать противопехотные мины-«лягушки», – те что по сто-двести штук из контейнера высыпаются, а потом подскакивают и разрываются на высоте человеческого роста, – мы на него навалимся человек десять. Собой жертвовали, только чтоб его не убило...

Воевал разведчик Марусий и на легендарной Малой земле. Вспоминая тот плацдарм, винит начальство, которое не обеспечило подкрепление: люди гибли почём зря, наравне со штрафниками. Да и что там было делить – все кипели в одном аду. «Плавился металл, рушился бетон» – кажется, так в брежневской трилогии. И это ещё слабо сказано.

 - Были бои и пострашнее той Малой земли, – говорит Иван Тимофеевич. И Курскую дугу вспоминает. И бои за Орджоникидзе, Грозный и Баку, когда вышел знаменитый сталинский приказ «Ни шагу назад!». Так в той мясорубке перемололо и пехоту, и подпирающих её краснопогонников… Не за страх воевали, не за страх рубашечка зелененькая белой от соли становилась.

- Там, на войне, страху не было. Там вообще никто не думал, что выживет...

Особенно такие, как он, смертники по определению. Но Бог миловал. Только вот под самый конец, уже в Пруссии, бомба попала в бруствер их окопа. Едва откопали семерых бойцов...

Короче, с фронта Иван Марусий вернулся контуженный, «хребет поломанный». После контузии оглох и говорить не мог. А во фронтовых госпиталях только резать умели: «отрезать ногу, руку, голову», смеётся старый солдат. Не помогли ему. Тут и мирная жизнь настала, а калека кому нужен?

Познакомился было с женщиной с полевой почты, обещала дождаться и стать женой – но покуда кочевал по госпиталям, вышла замуж: «попался хороший парень, в органах работал». Иван не поверил сначала, приехал удостовериться – благо, жили молодожены недалеко. Тут-то и повезло ему. Но не в любви. Нашёл бабку-костоправку, которая в десять сеансов и позвоночник починила, и слух вернула, и речь.

Теперь-то уж точно, кажись, покончил он счеты с войной. 

Не сдался солдат. Полстраны объездил в поисках лекаря. Где по удостоверению инвалида, где как – много ли на 78 рублей пенсии наездишь? Тут и фронтовое братство вспомнилось: останавливался всё у бывших однополчан, разбросанных войной от Сталинграда до Прибалтики, – ненадолго, чтоб обузой не быть. Можно сказать, боевой путь родного полка повторил. Но никто не брался за астму. Даже к Джуне поехал в Тбилиси, и тоже зря: надпись на заборе дома огорошила – уехала Джуна. Забрал ее Брежнев в Москву.

Отчаялся было солдат: видит, что совсем уж конец. Не по карману ему та Москва. И сел за письма. Устинову написал и Брежневу на трёх листах. Всё, как есть: мол, и я на Малой земле воевал, а теперь хоть стреляйте нас – всё равно умирать... И что б вы думали – подействовало. Прислали Ивану Тимофеевичу врача для сопровождения и доставили чуть ли не в Кремлевскую больницу, где сплошь генералы и обкомовские чины. И такие же доходяги, как он, лежат. И теми же гормонами колют.

Полковник один лежал, преподаватель танковой академии, тоже астматик. Всё болезнь отняла, с работы выгнали, жена бросила. Высох, бедолага, взглянуть страшно: вес 47 и пенсия столько же. Так Марусий, глядя на него, не выдержал: «Ты чего молчишь – министру пиши, генсеку пиши, ёлки-палки». А когда самому лечащий врач (землячка, между прочим, с Хмельницкой области) сказала по секрету, что даже родного отца от астмы вылечить не может – совсем сник. Американский и германский препараты ему не достать. Одна дорога, решил: броситься под машину перед Кремлем. Может, тогда точно к Брежневу доставят – тут-то он и скажет: браток, выручай... 

Но война другой план показала. На второй день в больнице получает Иван Тимофеевич телеграмму от младшего сына: их "барак" на Шевцовой ломают. Дали ему сестру до дома, приехал, добился нового жилья – и отправился в прощальное турне. На родину, со своими проститься. «Думаю: умру в поезде - закопают. Где только наш брат ни лежит, от Сталинграда до Одера. Не привыкать, я по трупам шел, с трупами лежал»...

На «дыхаловках» да на уколах добрался до Украины. Всех объехал-обошёл, простился. А родная 90-летняя тетка встретила с укором: «Да что ж ты, Иван»... И, пошукав, достаёт откуда-то старый бабкин «талмуд» рукописный. (А бабка его родная больше ста лет прожила и была, что называется, народной целительницей. И про астму знала.) Иван Тимофеевич книжку в охапку и скорее листать. И нашел тот рецепт, благодаря которому уж двадцать лет без «скорой» живёт. Проще пареной репы рецепт-то оказался…

Там же, на родине, достал «бурячную» патоку. Гусиный жир отыскал здесь, в Санчелееве. Мёд у него свой. Изюм прикупил. Сварил всё как надо. И вот на этой незатейливой диете в считанные месяцы пошёл на поправку. А ведь десять лет маялся! Со временем к меню своему прибавил овёс, пшеницу стал проращивать взамен покупных витаминов. А потом и вовсе грамотный стал, навыписывал всего, сам себя лечит. О травах теперь всё знает не хуже любого фармацевта. Пол-огорода засеял земляной грушей – топинамбуром: вычитал, что от целого «букета» болезней помогает – от инфаркта, инсульта, паралича, спондилеза, почекаменной болезни, склероза сосудов... И вообще, чего только ни насадил Иван Тимофеевич на своей даче-пасеке: и солодку, и золотой корень, и даже жень-шень. А маралий корень, настоянный на яблочном спирте собственного приготовления, на себе испытал: «Я же контуженный был, так теперь у меня на голове хоть кол теши, не реагирую – так подлечил"...

И надо же как в жизни бывает. Был у Марусия поставщик всей этой таёжной экзотики, товарищ с Алтая, из Барнаула. Двадцать лет снабжал старика семенами и корнями – и денег за это богатство не брал ни в какую. А умер в автобусе, от приступа... астмы. И ведь ни разу не написал о своей беде Ивану Тимофеевичу. А знал бы – разве б не выручил? Кто, если не он, мог бы лучше помочь?

Но что после драки кулаками махать. Зато другим горемыкам никогда не откажет Марусий. Так сам настрадался, что не дай Бог никому. Не делает он секрета из бабкиного, а теперь уж и своего, проверенного рецепта. Многим уже подсказал, как совладать с эти страшным недугом – глядишь, кого и спасет, если подойдёт рецепт: дело-то индивидуальное. И покуда жив, готов помогать и дальше. Бескорыстно…

Так вот и живёт ветеран, как минимум, двух войн. Как ни крути, с астмой ведь тоже воевал бывший разведчик не на жизнь – на смерть. Уже после два инфаркта пережил, инсульт. Но жив, жив, курилка. Поддерживает себя, чем может. Правда, ему мало надо: картошка есть, овощи, огурцы вот сам отменные солит, помидорчики. Мёд опять же, пока силы есть за пчёлами ходить. Запас корней. Что ещё нужно? «Да я царствую!» – восклицает Иван Тимофеевич.

Рад он, что сын рядом, внуки. И киевским старается подсобить с пенсии: нелегко им там. Между прочим, славные все ребята: не пьют, не курят... А вы говорите: дефолт! Армию ослабили – вот об этом старый солдат жалеет, а остальное как-нибудь переживём. Держась за корни, за землю, поближе к родне.

Кстати, сам Иван Тимофеевич до 152 лет жить собрался. Не понял я, правда, из какого расчёта – но раз собрался, значит, дай-то ему Бог...

Фото Олега Капитонова. Фронтовые открытки из коллекции Аркадия Эстрина