Редактор попросил, чтобы к своему дню рождения я рассказал о жизни своей, связанной с правозащитной деятельностью. Я, было, пообещал, но потом подумал, что не очень красиво хвалиться тем, что делалось не напоказ, а просто потому, что невозможно было терпеть несправедливость. Не важно, по отношению к кому. Тогда это была борьба за права инвалидов. Сегодня - борьба против вороватых чиновников. Собственно, ничего не изменилось. В то время прессовали соответствующие службы, теперь тебя могут третировать все, у кого маломальская власть или деньги, которыми эту власть можно купить.
Тогда была цензура идеологическая, через нее очень часто удавалось пробиться. Нынче - цензура хапка и держиморд, защищающая и ограждающая уже не государственную систему (что хотя бы можно было понять), а неприкасаемость, бесконтрольность и неподсудность кланов, состоящих из силовиков, бандитов и определяющих (распределяющих) функционеров (партийных, муниципальных, региональных и бери выше).
В 70-е приходилось жить на две стороны: общественную и профессиональную. Была, правда, еще и творческая, но это уже по ночам, для души. Общественная подвергалась риску и требовала неимоверных усилий: писать протестные письма, издавать рукописный журнал, множить самиздат, участвовать в работе комитета по защите прав инвалидов, выдерживать визиты незваных посетителей.
Друзей и товарищей становилось все меньше: кого вытеснили за границу, кого отправили в психушку, кто-то не выдерживал и отступал, так что на спешно собранной в год «перестройки» конференции по созданию ВОИ мне пришлось принять бой одному против представительного президиума, где сидели министр соцобеспечения, друг Горбачева - Казначеев, представители ЦК КПСС. Для них, привыкших решать вопросы при всеобщем одобрении, мое выступление с критикой устава и мой единственный голос «против» при голосовании явились номенклатурным шоком. Заседание остановили, ко мне в номер пришел сам министр, уговаривал, обещал машину, грозил. Мы с ним еще потом долго пикировались на страницах перестроечного журнала «Огонек», где я публиковал статьи, открытые письма с предложениями по реорганизации инвалидного движения, взятого под контроль партаппаратчиками.
Что меня спасало? Работа на ВАЗе социологом. Завод пользовался огромным авторитетом и наверху, и тем более у местного руководства. Со мной сотрудничала вся верхушка комсомольско-партийного актива города. Ну вот, не удержался, съехал на «по- хвальбушки», извините. Если коротко, я был нужен, вот и все.
ВАЗу - 45, я проработал на заводе 24 года, имею удостоверение ветерана предприятия. Вспоминаю те годы с удовольствием, поскольку это было продолжением моей диссидентской деятельности, только на официальном уровне. Так получилось, что курировал всю непроизводственную сферу. Сегодня защищаю советскую жизнь, потому что есть с чем сравнивать. Тогда же было за что «цепляться». Не бывает системы без недостатков. Часто поставляемая информация, аналитические материалы приводили в трепет начальство. На ВАЗе работали люди умные, прогрессивные и заинтересованные. Что могли - улучшали, что не вписывалось в систему - откладывали. Но никогда не ярились, не вымещали свое недовольство. Работа шла на взаимопонимании. Не то что нынешние, для которых дело, завод, город лишь кормушка откуда они гребут и гребут, не зная удержу и меры. И каждого, кто встанет на их пути...
Те времена порой кажутся идеальными. Там борьба шла, как ни странно, на равных - в смысле интеллекта и несгибаемости. Теперь ломают умело и безжалостно: клеветой, подлыми приемами, «наездами», а то и похуже. Но об этом в другой раз.