Глава VII. Золотая лихорадка

1

Моя драгоценная Наташенька! Уважаемый мой друг Роберт Карлович! Каждой частицей своей души надеюсь, что судьба благосклонна и мои записи читаете именно вы, а никто другой. Иначе они теряют всякий смысл. В то же время непередаваемо глубокая печаль охватывает при одной мысли, что вам предстоит ознакомиться с этими строками. Это будет означать, что меня уже нет в живых. Или, в худшем случае, от меня осталась лишь телесная оболочка. Драматические события, которые мне пришлось пережить в последние дни и недели, меня неминуемо доконают. Если меня не убьют, я умру от истощения и опустошения, потери вкуса к жизни, кубок которой испит до дна. Врачи говорят, я пережил микроинсульт. Возможно даже, не один. Со мной в последнее время происходит самое страшное. Похоже, я теряю связь с окружающей действительностью. Я все чаще ловлю на себе чьи-то подозрительные взгляды даже в те моменты, когда на меня никто ни смотрит и не может смотреть. Мне мерещится, что страшные лица наблюдают за мной в окно, занавески которого наглухо зашторены. Я начинаю слышать угрожающие голоса, даже когда нахожусь в полном одиночестве и абсолютной тишине.

Я остро чувствую, что совсем скоро умру. Либо погибну смертью, которую для меня изберут недоброжелатели. Пожалуй, в сложившейся ситуации второе для меня выглядит даже предпочтительнее... На всем целом свете вы и только вы, драгоценная внученька моя Наташенька и уважаемый друг Роберт Карлович, являетесь единственными, кому я остаюсь дорог. Поэтому данные строки можете расценивать как мое вам завещание...

Сразу предупрежу, что вряд ли получится быть лаконичным. Столько всего во мне накопилось. Надеюсь, старый хрыч не утомит вас занудным монологом.

Речь пойдет о последнем моем исследовании, про которое вы, наверное, знаете в общих чертах. Об археологических раскопках (официально — поисково-спасательных работах), которые этим летом я, получив при содействии многоуважаемого Роберта Карловича добро от Института археологии РАН, вместе с группой студентов из Приволжского педагогического института проводил на Старогородском кладбище. Техническим обеспечением и финансовой поддержкой раскопок занимался ректор ТаГУ Николай Стеклов. Вернее, те, с позволения сказать, господа, которые за ним стояли. Позднее я на их темных личностях остановлюсь подробнее. А пока вспомню, с чего, собственно, все началось.

2

Как порой бывает в нашей непредсказуемой жизни, решающую роль сыграли воля случая и совпадение случайностей. Помнится, слякотным декабрем прошлого года я отправился в столицу губернии ни ничем не примечательную научную конференцию, проходившую под эгидой ППИ. Нагрузка по докладам, лекциям и встречам была не ахти какая. Для фуршетов, замечу, чересчур обильных и длительных, у меня уже возраст не тот. Я подумал, что смогу с пользой для себя провести время в архивах институтской библиотеки, одной из самых старых и богатейших историческими материалами во всей России. Ее руководитель, Нина Лольевна Чепцова, чудесная, умнейшая женщина, предоставила мне возможность беспрепятственного ознакомления даже с теми документами, на которых наложен гриф секретности или же к которым требуется специальный допуск. С условием, что я не буду выносить их за стены архива. Только об этом никому! Иначе у Нины Лольевны могут возникнуть неприятности.

Помнится, сижу, работаю я в архиве, и оказалась в моих руках пыльная обшарпанная подшивка с кожаным переплетом, в которой, судя по наклейке на обложке, были собраны труды исследователей-краеведов Приволжской области 40-50 годов прошлого века. Невероятно тяжелые годы, но ученые, многие из которых вернулись с войны глубокими инвалидами, потеряли семьи и кров, нашли в себе силы вернуться к практическим наукам...

Я даже точно не помню, с какой полки взял эту подшивку. Она будто сама мне легла на стол и открылась на нужной странице. Признаюсь, после этого я, закоренелый материалист, стал верить в существование потусторонних, мистических сил.

Между страниц подшивки-книги я увидел пожелтевший конверт. На его лицевой стороне какой-то грамотей накарябал с чудовищными орфографическими ошибками (цитирую дословно): «Из сабрания исследовательских материалов, найденых у Покровского Людвига Игоревича, кондидата исторических наук, заместителя декана итсарического факультета Приволжского пидагогического института после установления факта его трагической гибели. Преобщено в связи с существенной важностью и очевидностью использования в дальнейшем. Представить на изучение ноучного совета Института архиологии при Академии наук СССР».

Я испытал одновременно радость и потрясение. Надо же такому служиться, что вот таким образом я вновь, спустя шестьдесят лет встречусь с Людвигом Покровским, хоть и заочно! В конце 40-х нам, вчерашним школьникам, Людвиг Игоревич читал лекции по истории античного мира. Читал не для галочки — захватывающе, увлекательно, заставляя жадно хватать на лету каждое сказанное слово. Мне он показался скромным, честным, и в то же время несчастным человеком. В Институте он проработал недолго. Как я слышал, с руководством отношения не сложились.

О дальнейшей судьбе Покровского доходили обрывочные сведения. Он жил как перекати-поле. Участвовал в экспедициях и раскопках практически по всей стране: на побережье Черного моря, в Средней Азии, в Поволжье, на Северном Кавказе, где в итоге и погиб при обстоятельствах, не до конца выясненных, и вроде бы не связанных с профессиональной деятельностью.

Стараясь унять дрожь в руках от охватившего волнения, я приступил к изучению конверта. Сначала мне попалось лаконичное письмо Людвига Покровского, адресованное Федькову М. Р., декану исторического факультета Балаковского госуниверситета: «Полный научный отчет о раскопках с частичным вскрытием небольших участков памятников в разведывательных целях заброшенного Старогородского кладбища г. Татищева Приволжской области, проводимых с 4 по 17 мая 1953 года, представить в установленные сроки не имею возможности ввиду срочного отъезда в город Дербент по просьбе боевого товарища по Третьему Белорусскому фронту, которому требуется срочная медицинская и материальная помощь. Отчет с выводами, которые, без сомнения, будут иметь важнейшее значение для Коммунистической партии СССР и всего советского народа, подготовлю немедленно после возвращения, о чем прошу дополнительно сообщить в Институт археологии АН СССР».

В конце докладной проставлена дата: 16.05.53 г. Видимо, Людвиг Игоревич очень торопился на помощь боевому товарищу. Письмо написано под копирку, это была его копия. Оригинал наверняка был отправлен получателю Федькову М. Р.., под началом которого, как можно предположить, последние свои дни трудился Людвиг Покровский.

3

Далее я достал из конверта и принялся изучать поистершиеся черно-белые фотографии, знаете, такие в окаемках-рамках, с зазубринами. Несмотря на «зернистость», карточки были вполне пристойного качества. Снимки делались явно не для отчета, ведь к нему должны прилагаться фотоиллюстрации найденных во время разведки и раскопок археологических материалов. Наверно, они были из личной коллекции Людвига Константиновича.

На фото были запечатлены разрытые захоронения, огороженные по периметру колышками с натянутыми веревками и окруженные холмиками вырытой породы. В одном из углублений я даже разглядел нетронутый человеческий скелет в истлевшем одеянии. Лично для меня фотографии не представляли никакого интереса. Кроме двух снимков, на которых я сфокусировал внимание.

На первом Людвиг Покровский позирует в бравой позе. Он выставил вперед ногу и поднятым большим пальцем показывает, как у него все замечательно. Я бы сказал более — как он торжествует. Веселые глаза, широко посаженные на скуластом, не по годам морщинистом лице. Военная фуражка сдвинута на затылок, открывая высокий лоб с залысинами. Под расстегнутой гимнастеркой виднеется тельняшка, на ногах — стоптанные кирзовые сапоги. Людвиг Покровский в отличие от коллег-пижонов (признаться, по молодости я сам относился к их числу, да и Роберт Карлович тоже) всеми правдами и неправдами пытавшихся достать страшно дефицитную стильную одежду, к своему внешнему виду относился равнодушно, даже с пренебрежением.

Уважаемый Людвиг Игоревич, спрашивал мой внутренний голос у фотографии, какая удивительная причина заставила вас улыбаться такой улыбкой, которую я ранее никогда у вас не видел? Откуда вдруг появился блеск в ваших глазах, всегда таких грустных, уставших? Может, это просто весеннее солнце зажгло в них лучики?

За Людвигом Покровским находился раскоп в форме квадрата глубиной метра полтора, у дальнего края которого виднелась ровная каменная плита, очищенная от земли. Она не просто так лежала, а покоилась на каменных подпорках, которые были отрыты совсем незначительно. По всему выходило, это склеп, погребальная камера, которую предстояло разрыть и обследовать. На заднем плане, в метрах пяти от раскопа начинался поросший кустарником пригорок, на фоне которого отчетливо виднелись три засохшие сосенки.

Второй снимок. Людвиг Игоревич крупным планом, он по-прежнему находился в приподнятом настроении. Кажется, что он весь светился изнутри. Сюжет: археолог заканчивает вырезать ножом на стволе правой сосенки букву «П». На соседних деревцах уже были вырезаны «Л» и «И». Еще немного, и должно получиться Л. И. П.. Людвиг Игоревич Покровский. Талантливый исследователь, несправедливо сгинувший в безвестности, бросивший археологические раскопки (как вы вскоре поймете, на важнейшем этапе) ради того, чтобы устремиться на выручку к фронтовому другу в далекий город Дербент. Кроме скромных научных трудов в наследство потомкам он оставил сентиментальный «автограф» из серии «здесь был Вася», который (не могу сдержаться, постоянно забегаю вперед) в дальнейшем послужит прекрасным ориентиром при поиске места раскопок.

Вслед за фотографиями извлекаю сложенные, изрядно потрепанные листы, буквально с мясом вырванные из тетради. Пролистываю, вчитываюсь. Фрагменты дневника Людвига Покровского. В самом вначале он, словно завзятый писатель-романист, описывает обстоятельства, приведшие его к раскопкам именно на том участке Старогородского кладбища, что был запечатлен на фотографиях. Мой учитель отсылал в немыслимо страшную, варварскую эпоху, последовавшую за октябрьским переворотом.

4

Итак, писал Людвиг Игоревич, в 1918 году ЧК и прочие репрессивные органы, прикрываясь нуждами государства, воюющим с дюжиной стран и с самим собой, государства, в котором свирепствует чудовищных масштабов разруха и голод, устроило охоту за самыми разнообразными ценностями, находящимися на земле и под землей. Вот только отдельные представители карательных структур не намеревались сдавать найденные драгоценности в казну. Им хотелось жить богато, красиво и сыто. С рвением натасканных ищеек они принялись выискивать их по всей необъятной стране. По данным Людвига Игоревича, сокровища эпохи Степана Разина, несмотря на всю их мифичность и «несерьезность», входили в пятерку наиболее разыскиваемых кладов. Наряду с Янтарной комнатой, богатствами Московского Кремля, наследством Казанского ханства и кладами греческих поселений на берегах южных российских морей.

Кровавая золотая лихорадка началась.

Полную свободу действий варварам подарило печально известное постановление Совнаркома о красном терроре. В первые ряды борцов с классовыми врагами выстроилось, как и при любой смуте, жестокое, гнусное отребье. Для репрессий и грабежей оно усиленно объединялось в карательные отряды под началом юридических отделов исполкома уездного города Татищева. Ярлык изменников, якобы причастных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, каратели могли повесить на кого угодно: на тех, кто неправильно посмотрел, кто обидел в детстве. Ну, а в первую очередь, на тех, у кого было что отнять. Татищевский революционный трибунал определял подозреваемым наказание, какое ему заблагорассудится. Зачастую расстрел, кому «везло», отправлялись валить сибирский лес или загибались на рудниках.

Людвиг Игоревич заострил внимание в своем дневнике вот на чем. Так называемые оперативные продотряды-«тройки» практически бесконтрольно конфисковывали у жителей уездного города Татищева продовольствие, утварь, деньги и драгоценности. Действуя грубо, с нахрапом, вместо несметных сокровищ они нашли жирный кукиш. Представители другой карательной структуры, чекисты, которых молодое советское государство наделила абсолютными полномочиями и поставила над законом и местными органами власти, поступали хитрее и «тоньше».

Местные сотрудники ЧК при розыске драгоценностей взяли на вооружение недостоверный, но крайне привлекательный исторический факт. По нему в 1670 году, при царе Алексее Михайловиче «Тишайшем», где-то в районе нашего города пропал обоз с оружием и золотом. Золото предназначалось в награду военным, подавлявшим сопротивление разинских бунтовщиков. Как сквозь землю провалились и сопровождавшие его бойцы, в том числе командир обоза, капитан московских стрельцов Яхонтов Федор Иванович.

Чьей же добычей стало золото? Кочевых разбойников? Лихих разинцев? Инородных наймитов, кои в царствование Алексея Михайловича вольготно себя чувствовали на русских просторах? Или все-таки государева слуги-предателя? Чекисты принялись лихорадочно разгадывать манящую загадку истории.

Совсем не случайно в Татищевском уезде приспешники Дзержинского, прикрываясь постановлением Комитета по народному просвещению «О реквизиции церковно-приходских школ и семинарий вместе со зданиями, библиотеками и ценными бумагами», особенно рьяно и изощренно допрашивали, пытали и уничтожали служителей культа. Людей умных, образованных и, что самое главное, небедных и осведомленных — тут в скобках Покровский, дабы наглядно продемонстрировать масштаб репрессий, указал даты казней и цифры с тремя нулями, обозначавшие количество расстрелянных.

Чекисты потрошили церкви, монастыри и храмы, отбирали утварь и разграбляли захоронения... Арестованных священников, дьяконов, псаломников, старост, членов их семей мучили почище святой инквизиции: морили голодом, травили собаками, жгли смолой и кипятком. Один из главных вопросов, который задавался несчастным, к тому моменту уже окончательно униженным и замордованным, был таков: что им известно о золотых монетах, пропавших вместе с московским стрельцом Федором Яхонтовым? Прежде чем скончаться в немыслимых муках и спустя десятилетия пополнить ряды новомучеников, божьи люди понуривали головы: ничего не знаем, истинный крест...

Такой ответ дали все до единого задержанные. Кроме одного, 79-летнего отца Игумена, настоятеля церкви Воскресения Христова, возведенной неподалеку от Старогородского кладбища, ныне разрушенной до основания. Руководитель специальной комиссии при уездном ЧК подполковник Штефан Аронов арестовал его в числе первых. И дольше остальных продержал в застенках, без малого полтора года.

Аронов прекрасно понимал, насколько ценный источник информации ему удалось заполучить. Престарелый священнослужитель был хранителем церковной книги, в которую заносились сведения о захоронениях на кладбище и вообще как никто другой был посвящен в тайны древнего Татищева, тогда называвшегося Верхним Берегом. Надо думать, чтобы вытянуть из отца Игумена нужные сведения, подполковник Аронов применил изощренные пытки и шантаж судьбами близких старцу людей.

Людвиг Покровский в своем дневнике приводит собственную литературную адаптацию чудом сохранившегося в недрах судебных архивов протокола допроса настоятеля церкви Воскресения Христова, датированного 17-19 марта 1919 года. Когда отец Игумен заговорил, его было не остановить. Чекистский начальник всячески ему потворствовал, допрашивая с иезуитской дотошностью, судя по дате, на протяжении трех суток. Вот что рассказал (прошептал, прохрипел?) отец Игумен.

Права на книгу «Наследство мертвецов» принадлежат ее автору, они охраняются Законом о защите авторских прав и Гражданским кодексом РФ. Любые перепечатки текста и рисунков в офлайновых изданиях без согласования с автором категорически запрещаются. В онлайновых изданиях разрешается перепечатывать текст и рисунки при условии указания автора и активной гиперссылки на TLTgorod.Ru.