Очерк о подпольной организации на строительстве Куйбышевскую ГЭС, опубликованный два десятилетия назад в московском еженедельнике "Столица" (1992, № 9) , стал откровением для историков движения сопротивления в СССР. Это было первое политическое дело после исторического XX съезда КПСС, в эпоху, которую называют хрущевской оттепелью.

Давид Мазур попал на «великую стройку коммунизма», как и многие заключенные, пройдя через СМЕРШ.

- Получил я 25 лет и поехал создавать ГРМ. На ГЭС встретился со студентом-филологом из Киева Ростиславом Доценко. Стали с ним думать о разных вещах: почему такое положение в Союзе? Решили, что все тайны сокрыты в пузатых томах, и начали «вскрывать» их для себя. Раньше ведь классиков не давали читать, дабы, видимо, не ревизовать их. А в этом лагере, где начальником был майор Убиенных (речь идет о лаготделении № 16 Кунеевлага, заключенные которого работали на строительстве водосливной плотины и верхних судоходных шлюзов, начальник лагеря Ф.В. Убиенных. – С.М.), наткнулись на колоссальную библиотеку. Вот и зачита­лись. А потом к нам подошли двое – Дмитрий Писарев (Писарев Дмитрий Калистратович. – С.М.) и Аркадий Суходольский. Решили: надо что-то делать. Собираться в партию и начинать все сызнова. Исправлять извра­щенный социализм.

«Инициаторами такой антисоветской деятельности были обвиняемые Сухо­дольский, Доценко, Мазур, Самохвалов и Писарев» – гласит обвинительное заклю­чение. Кроме них, по делу проходят Александр Агбалов, Дмитрий Слободян, Булат Губайдуллин, Анатолий Мирошниченко, Антанас Стасишкис (в 1990- 2000-х годах депутат сейма Литовской республики - С.М.), Виталий Черепанов, вступившие в ГРМ позже.

Они «вскрывали» Марксов «Капитал». По­том «вскрыли» их организацию. А десять пухлых томов собственного дела им дали поли­стать лишь спустя почти сорок лет, в декабре 1991 года. Позволили даже снять копию с некоторых документов.

Это для них было новым и необычным: че­ловеческие нотки в голосе людей, которые в свое время без страха и упрека могли обе­спечить всем подпольщикам «вышку» за то, чего на самом деле в планах ГРМ не было. Обвинение в «борьбе за насильственное свержение существующего в СССР социа­листического строя» рассыпалось в ходе следствия.

- Ничего, подобного «Черным камням», вы из этой истории не почерпнете, – предупреждал меня Мазур. Действительно, ничего героического. Но сам факт создания подпольной организации в концлагере вре­мен оттепели стал вызовом. Вызовом охранителям государства, похоронившего Ста­лина, но сохранившего его зловещий акцент. И картавость его предшественника.

- Прямо скажу: позитивной программы мы не имели, – убеждал меня Мазур. – «До основанья, а затем...» А что затем – не знали. Это был лепет. Все, о чем мы лепетали, было отброшено XX съездом.

Программ было несколько. В дело попали две. Одна из них перепечатана с носового платка Черепанова. Другая написана рукой Самохвалова. Писарев вспоминает:

- Мы все тогда ходили с воспаленными мозгами. Над программой работали долго, спорили, бились над каждым словом, над каждой запятой.

В итоге пришли к выводу, что в стране построен госкапитализм. А посему надо реанимировать социализм. А для этого соз­дать организацию, пропагандирующую идеи рабочего класса. Главная задача ГРМ – «отстаивание и развитие, популяризация теоретического оружия советского и меж­дународного пролетариата – революцион­ного марксизма». И борьба за диктатуру пролетариата путем пропаганды, путем ма­ссового вовлечения новых членов. Эта ма­ссовость – по программе – и должна соз­дать предпосылки построения социализма. Не парламент, но массовость.

Все это – в условиях конспирации и глу­бокого подполья. Им казалось, что все было предусмотрено: придуманы клички, круг ус­ловных понятий (слово «конспирация», например, звучало как «часы»), три надежных шифра, создана система тайников и «почтовых ящиков».

Сам Писарев не сразу постиг «единствен­но верное учение». С 13 лет партизанил в Белоруссии. Прозревать начал уже в армии: безудержное восхваление вождя набило оскомину. За это и получил 10 лет по 58-й. В лагере встретил человека, которого счита­ет своим духовным наставником: Алексей Земляной, рекрутированный ГУЛАГом на 25 лет за участие в РОА, в совершенстве знал языки, цитировал Гейне, Гете и Маркса.

А потом и сам добрался до классиков. На­стораживала безапелляционность Марк­са. Энгельс привлекал больше – писал ин­теллигентнее. Позже, во внутренней тюрьме КГБ, ожидая приговора по делу ГРМ, зачи­тывался стихами Петефи и «Исповедью» Ру­ссо. «Былое и думы» Герцена казались наив­ными по сравнению с действительностью.

Ничего удивительного, что «книга» вошла в круг условных понятий «Группы революционных марксистов». «Книга» – значит, член организации.

По большому счету, каждый из них и все они вкупе достойны книги, которая пока еще не написана. Тем более что история ГРМ там, на Куйбышевской ГЭС, не за­кончилась, и имела свое продолжение в Тайшете. Аркадий Суходольский и Давид Мазур попали в один лагерь и нашли здесь единомышленников. Более того: бывшие «революционеры-марксисты» и Владимир Лютиков, Борис Вайль и еще несколько че­ловек, среди которых умерший в лагерях по­эт Юрий Литвин, создали «Группу рабочих со­циалистов» социал-демократической направленности.

Возможно, кто-то из этих людей захочет вернуться к истории своего подполья. Среди них есть пишущие: писатель Ростислав Доценко из Киева, журналист и писатель Борис Вайль, сотрудник Королевской библиоте­ки (Дания).

Меня же сейчас интересует другая исто­рия.спечить всем подпольщикамспечить всем подпольщикам

Это много позже стало ясно, что Писарев завербовал человека, который неизлечи­мо «болен».

Он до сих пор казнит себя за то, что не­вольно стал виновником провала. Но соб­лазн приобщить к делу ГРМ человека, наст­радавшегося от этого режима и готового за­щищать идеи революции с «перочинным но­жом в руках», – соблазн этот был настолько велик, что многие очевидные сегодня подозрительные моменты тогда казались мелочами.

К тому времени, с марта 1955 до начала 1956 года, группой уже были написаны программа и устав, налажены конспирация и связь. Вербовались новые люди, не только на строительстве, но и в других городах: в Ле­нинграде, Ставрополе-на-Кавказе, Свердловске, Киеве. Подпольщики, полу­чившие волю, поддерживали связь с ГРМ.

«Больной» безоговорочно принял прог­рамму, платил взносы, выполнял поручения Исполкома. А когда на третьем, – и, как оказа­лось, последнем, – собрании группу накрыли, он куда-то исчез. Испарился. Во внутрен­нюю тюрьму КГБ Куйбышева свезли всех чле­нов организации, даже тех, кого уже давно не было в лагере. Давида Мазура «достали» в Дагестане. «Не сумели найти» только «боль­ного». Остальные, следуя традиции, прик­рывали его на следствии.

Уже позже сочувствующий им прокурор по надзору, имеющий доступ к оперативной информации, обмолвился: провокатором был один из вас, он не арестован. А Писарев уже после суда, в лагере, узнал из письма, что пропавшего бесследно «собрата» в дни следствия встретили около управления КГБ.

Он был «болен». А вместо него органы подставили другого человека – тоже члена ГРМ, в порядочности которого подпольщи­ки не сомневались тогда, не сомневаются и сегодня. Он и на самом деле написал заявле­ние в органы, но сделал это сразу же после визита «больного», который, как полагает Писарев, вынудил его так поступить.

А недавно, уже в 1991-м, нашелся доку­мент, из которого окончательно стало ясно: провокатора они вычислили точно. Дело «больного» выделено в отдельное судопроизводство – верный признак...

Оказалось, мы знакомы давно. Впервые встретились на одном из заседаний «Мемо­риала». Он – пожилой, усталый профессор – пришел, чтобы рассказать о своей семье. В 1937-м расстреляли отца, руководителя крупного предприятия. Мать еще отбывала срок в лагере, когда очередь дошла до него, студента одного из столичных вузов...

Кажется, здесь он замолчал и расплакал­ся. А молодая жена попросила больше ни о чем не спрашивать и увела под руку: «Четыре инфаркта»... Потом он щедро жертвовал на нужды репрессированных, которые восхи­щались: надо же, так пострадал, а все же су­мел выбиться в люди.

В октябре 90-го прошла встреча бывших заключенных, на которую приехали Суходольский, Мазур и Писарев. Он почему-то сел поодаль от подельников, хотя узнал их. И ждал за несколько дней до встречи, звонил и настойчиво интересовался: кто приедет? Эта же информация интересовала людей из КГБ.

Потом, в День политзаключенного, он держал зажженную свечку в траурном шест­вии к зданию КГБ. Его фото появилось в газе­тах: символ скорби.

В общем, мы встретились. Не помню, после какой рюмки я узнал, что по своей натуре хозяин дома прямоват и хамоват. Что подела­ешь – детдомовское воспитание. И в то же время сентиментален. Наверное, возраст.

Может быть, благодаря этой самой «нату­ре» собеседник решил поведать самое сокровенное. Конечно же, он не предатель: «Абсолютно чист перед Богом, особенно по отношению к этой идиотской организации ГРМ, или, как вы ее называете? О причастности к ней просто стыдно говорить. Сейчас я смотрю на все это как на бред сумасшедше­го. Марксистская отрыжка того времени».

Опережая мой вопрос о человеке, который написал заявление в КГБ: «Есть у меня один порок: я чувствую, что люди думают. А этот – он же их друг, он с ними сидел, но, когда я пришел к нему, понял: он же нас заложит завтра, побежит и заложит без проблем».

О последнем заседании, на котором под­польщиков взяли: «Все выглядело прими­тивно – доклады, сообщения. Послали за обедом – не возвращаются. Понял: дело не­ладно. Я был вольнонаемным, вышел через проходную и смотался. Спрятался е Самаре. Не хотелось бы говорить о приемах, которые использовал. Секрет фирмы... Ладно, тебе скажу...»

И последнее: «Почему вступил? Воспита­ние сказалось. Я же генетический комму­нист, для моих родителей коммунизм был как религия. Мать была просто фанатиком. Если ей казалось, что я недостаточно верю... Не для печати, конечно: она меня подстав­ляла, доносы писала».

Нет, еще не все: «Сейчас бы обо всех о них вытер ноги – о марксистов, включая своих родителей».

Наверное, наутро, опохмелившись, он отправился по своим делам: консультации, лекции, экзамены... И держался, как всегда, с достоинством. А в один из свободных дней отправился в область, посмотреть мате­риалы дела. И вернулся спокойный и умиротворенный: ничего лишнего. Пусть думают, что хотят. Пусть докажут.

Нравственная продажность наследуе­тся, считает Писарев. Может быть, он прав. И категория эта не имеет никакого отношения ни к марксизму, ни к коммунизму.

Тему стукачества и палачества – это ка­тегории одного нравственного порядка – исчерпать невозможно. Можно долго раз­мышлять о психологии стукачей, но понять эту психологию до конца нельзя. Принять ее порядочным людям – немыслимо.

И даже члены ГРМ, всю свою жизнь пресле­дуемые этой мразью, как выразился Писа­рев, не решили для себя многие вопросы. «Больного» подпольщики сумели вычис­лить, и поездка в Самарское управление КГБ лишь подтвердила их догадки. Но для них было полной неожиданностью, что «больной» был не один: в отдельное судоп­роизводство, помимо его дела, выделено еще одно – человека, с которым один из подпольщиков дружил всю свою жизнь.

Называть или не называть имена преда­телей? – для себя я этот вопрос до конца не решил. И среди подпольщиков нет единого мнения. Но «больного» они, скрепя сердце, готовы простить. Если бы он подошел тогда, на встрече, и рассказал все...

Он предпочел остаться один на один со своими мыслями и со своим грехом…

Их не так много, людей, сохранивших нравственное здоровье в безнадежно больном обществе. Им так хотелось изме­нить его, не оружием — словом.

— Теория Маркса — частный случай об­щечеловеческой мысли. Если мы возьмем любую другую теорию и доведем ее до логического конца, мы придем к такому же бесчеловечному обществу. Такие эксперимен­ты на людях, при которых их насильно ведут к светлому будущему, делать нельзя. Ведь так можно насильно повести и к Богу (Давид Мазур).

Эпоха позднего реабилитанса не закон­чилась. Слишком позднего.