Наша эпоха удивительно поверхностна. Она все упрощает. Что сейчас думает большое чудище по имени Большинство? Оно говорит: перестройку не надо было начинать, она принесла больше плохого, чем хорошего, Горбачев развалил СССР.

Лидеры, которые пытались либерализовать страну и десталинизировать ее, — Хрущев, Горбачев, Ельцин — непопулярны. Те, кто закручивал гайки, подмораживал или усыплял государство и общество, наоборот, считаются эффективными менеджерами. Вероятно, с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, как с Великой Французской революцией, — рано подводить итоги. Слишком близко стоит та эпоха, чтобы оценить циклопический масштаб того, что сделал бывшей секретарь ЦК по прозвищу Комбайнер. И слишком далеко, чтобы общество помнило детали того, чего стоило Горбачеву переделать страну и самого себя.

«Он управлял теченьем мыслей и только потому страной» — так написал Пастернак о Ленине. Но это более чем справедливо по отношению и к Хрущеву, и к Горбачеву, и к Ельцину. Вопреки марксистской формуле, сознание, точнее идея свободы, определяло в эпохи этих лидеров бытие нации, а не наоборот. В полном согласии с другой марксистской формулой идея, овладев массами, становилась материальной силой. Идея свободы породила романтический ленинизм и оттепель хрущевской поры. Идея демократии и гласности питала горбачевскую перестройку, раскрепощала огромные массы людей. Идея преобразования экономики и общества в ельцинский период вернула Россию спустя огромную толщу десятилетий к рыночной экономике, частной собственности, универсальным ценностям и правам человека. То есть подтолкнула Россию к Европе.

Казалось, что это навсегда. «Мавры», Горбачев и Ельцин, в политике антагонисты, в философии истории — лидеры свободы, делали свое дело, «мавры» могут уходить.

Но оказалось, что лидеров такого типа в России больше не будет. Оказалось, что вместе с ними стала медленно уходить идея свободы, а страна начала отворачиваться от Европы. Между тем они и ушли так, как уходят политики подлинно демократического толка, — и это с их-то обкомовско-крайкомовским воспитанием! Они ушли добровольно. Они уступили место. Они не цеплялись за власть до побеления пальцев и посинения губ. Уходя, они произнесли лучшие за множество десятилетий прощальные речи. Ельцину хватило мужества извиниться за возможные ошибки, Горбачев призывал не растранжирить демократические завоевания.

Этих лидеров, которые, повторюсь, в политическом смысле были врагами, история поставила в один ряд как реформаторов и, если говорить в терминах XIX века, освободителей.

Черно-белый памятник Хрущеву на Новодевичьем отражал противоречивую натуру Никиты Сергеевича, в годы правления которого были и подавление Венгерского восстания, и Новочеркасский расстрел рабочих, и Карибский кризис, который он спровоцировал. Но он дал свободу и реабилитировал множество невинных и замученных страшной диктатурой людей. Он изменил, пусть и на время, атмосферу в стране.

У Горбачева были, особенно в конце правления, тяжелые эпизоды. Например, Вильнюсские события января 1991 года (столкновения, произошедшие менее чем через год после провозглашения выхода Литвы из состава СССР, между сторонниками восстановления независимости Литвы с одной стороны и военнослужащими ВС СССР и деятелями Комитета национального спасения Литовской ССР с другой. — Forbes). Бывшему секретарю крайкома, а затем ЦК, непросто давались многие шаги. В частности, Михаил Сергеевич долго не мог признать существование секретных протоколов к пакту Молотова  — Риббентропа. Тянул он и с признанием Катыни. Но ведь в результате признал и то и другое.

Михаил Сергеевич цеплялся за Ленина. Это сейчас может показаться смешным. Но он противопоставлял его Сталину, а это уже не смешно и очень серьезно. Горби начал вторую десталинизацию, которую до конца не довел потом даже Ельцин. 

Настаивая на гласности, Горбачев долго скрывал детали Чернобыльской аварии. Начиная реформу экономики, зашел не с той стороны — начал накачивать госинвестициями машиностроение. Из-за «ускорения» настоящие реформы задержались года на два. Но ведь потом, со времени июньского Пленума 1987 года, начались. А затем — затормозились. Именно Горбачев и его министры не решились на либерализацию экономики. Последствия расхлебывали Ельцин с Гайдаром.

Горби допустил выборы — но с «красной сотней». Он выпустил на волю демократическую энергию, освободил Андрея Сахарова, но того же Сахарова не уберег от шельмования. Он купался в популярности, отменил шестую статью Конституции, то есть всевластие партии-государства, а потом не решился на всенародные выборы президента СССР. 

«Дилемма Горбачева». Этим термином называлась следующая ситуация: с одной стороны, Горбачев дал свободу СМИ и, шире, мнениям, с другой — сам стал жертвой этой свободы. Но он ее не подавлял!

Из Советского Союза уходили республики, многие — проклиная империю и фактическую оккупацию. Но ярмо империи они смогли скинуть только после того, как им это фактически разрешил Горбачев. Точнее, он разрешил им свободно говорить и собираться мирно, без оружия в рамках империи и социалистического выбора. Не понимая, какой горный обвал спровоцировал.

Он не хотел отказываться от социализма. Верил в то, что Союз можно было сохранить. Общим местом стало, что он его развалил, а ведь империя, последняя после Османской, Австро-Венгерской, Британской, разваливалась в соответствии с неумолимой логикой истории. Горби хотел ее укрепить, дав свободу, а она немедленно начала расползаться, как плохо пропеченный пирог.

Горбачев опаздывал. Вывел войска из Афганистана, когда сама Афганская война уже морально разъедала СССР изнутри.

Михаил Горбачев бежал впереди лавины, делая вид или даже думая, что возглавляет ее движение, а она уже была неуправляемой. В результате он бежал от нее, от этой лавины. Общество раскрепощалось быстрее государства.

Мир благодарен ему за фукуямовский «конец истории», состояние, которое было реальностью в течение некоторого времени, что, собственно, Фрэнсис Фукуяма, которого совершенно незаслуженно пинают до сих пор за этот вывод, и констатировал. Коммунизм пал. В течение некоторого времени образцом для подражания стала западная демократия с ее либеральными ценностями и свободным рынком. Не султанаты, не диктатуры, не тоталитарные режимы были в почете, а политические системы, предполагавшие нормальное развитие без войн, репрессий, чрезмерного государственного вмешательства в экономику и без вторжения тайной полиции в частную жизнь и частное мышление частного человека.

Мир носил Горбачева на руках. Он называл его Горби. Популярность Михаила Сергеевича поначалу зашкаливала и в Советском Союзе, но за пределами страны он стал идолом. Сейчас об этом не помнят или не хотят помнить.

Ничего он не разваливал — все было «разрушено до нас». Да, заблуждался, верил в империю и в социализм, то есть ровно в то, в уничтожении чего его обвиняют. Он избавил мир от страха ядерной катастрофы, вернул человеку человеческое — способность думать и ощущать себя свободным.

Уходя с поста президента СССР, он по-человечески объяснился с людьми: «Страна потеряла перспективу. Так дальше жить было нельзя. Надо было кардинально все менять». И далее: «Вот почему я ни разу не пожалел, что не воспользовался должностью генерального секретаря только для того, чтобы «поцарствовать» несколько лет».

Впрочем, он сам запустил такой процесс, который не дал бы ему возможности ровно сидеть в кресле генсека на пятом этаже здания на Старой площади.

И в то же время он знал себе цену: «Общество получило свободу, раскрепостилось политически и духовно. И это самое главное завоевание, которое мы до конца не осознали, потому что еще не научились пользоваться свободой».

Прошло с тех пор более трех десятков лет — и мы так и не научились пользоваться свободой. Хотя Михаил Сергеевич Горбачев разрешил. Точнее, мы от нее отказались. Хотя Михаил Сергеевич Горбачев нам ее дал.

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора