Валькирия революции, муза вождя – как только не называли Инессу Арманд. В следующем году мы можем отметить круглую дату – 100-летие ее пребывания в нашем некогда уездном Ставрополе. Еще четверть века назад подобная годовщина «съела» бы четверть бюджета города, не меньше. Теперь дай Бог хотя бы вспомнить…

Это не сказка – быль. В ноябре далекого теперь уже 1967 года о Дворце культуры чествовали ве­теранов революции и гражданской войны. А представьте, ка­кие страсти кипели за полвека до того, когда герои были по­моложе, и лозунги, висящие на стенах, пытались претворить в жизнь!..

Сегодня же мы все больше считаем потери.

Не прошло и двух лет с момента утверждения городской думой документа под названием «Реестр памятников истории и культуры города Тольятти» (от 21 июня 2000 года), как из него исчез один из «исторических памятников местной значимости». Вычеркнуть мемориальную доску о пребывании Инессы Арманд в Ставрополе решили в связи с утерей – случается такое и с памятниками.

Тяжелая это утрата, между прочим. Тяжелая – прежде всего для местной истории. Доска, установленная в том же 1967-м, к 50-летию Октября, на фасаде главного здания санатория «Лесное», гласила: «В этом санатории в 1913 году лечилась от туберкулеза виднейший деятель большевистской партии Арманд Инесса Федоровна». Ну да, та самая товарищ Инесса, свидетельства о пребывании которой в Ставрополе в свое время скрупулезно разыскивали городские историки: как-никак, все же «ближайший соратник Ленина». Та самая муза вождя мировой революции, чьи косточки в могиле у кремлевской стены не раз, наверное, перевернулись от скабрезных анекдотов и досужих сплетен нечутких потомков (впрочем, такова доля любого публичного политика, независимо от пола и партийной принадлежности)...

Вообще, судьба Инессы Арманд мало похожа на судьбы большинства «валькирий», втянутых в изначально предполагающие моря крови революционные игрища. Советские историки даже не смогли придумать ей «легенду» (как той же Софье Перовской), которая бы доступно объяснила, что заставило ее так истово отдаться большевистской идее, положить на нее жизнь.

Не насильственный вроде бы брак и далеко не бедная жизнь с сыном московских фабрикантов Армандов, в семье которых после смерти отца, парижского артиста, росла урожденная Елизавета Стаффорд. Пятеро детей, с легким сердцем оставляемых ею на попечение мужа во время бесконечных странствий по заграницам и российским провинциям, конспиративным квартирам, партийным центрам и тюрьмам: «они у нас такие любящие, привыкшие к ласке, и это, конечно, все у них будет, раз они с тобой» (из письма мужу Александру Арманду, август 1908)... Но все это в жизни Инессы – на втором, если не на третьем плане. На первом – идея освобождения угнетенного человечества, и прежде всего «работниц». Последних – от ненавистных кухонных оков. И ничего удивительного, что необходимость советской барщины – трудовой повинности для замученных очагом женщин – она отстаивала столь же убедительно...

Мне понятно, почему ставропольский факт жизни Инессы Арманд (с конца апреля по начало августа 1913 года) ее биографы словно не заметили: что он по сравнению со страданиями «за правое дело», арестами, ссылками, преподаванием в партшколе Лонжюмо, конференциями РСДРП и интернационалистов, французскими переводами Ленина и подготовкой вооруженного восстания?! Потому и не упоминают, что те три с небольшим месяца, которые Арманд провела в Ставрополе, – пожалуй, единственный человеческий эпизод в ее «брошенной на алтарь революции» жизни.

По воспоминаниям ее старшей дочери Инны Арманд (1898-1971) – дамы, столь же страстно отдавшейся революции и до пенсии проработавшей в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, – всю осень 1912 года и зиму мать просидела в петербургской тюрьме. «Суровый тюремный режим подорвал ее здоровье, а между тем ей предстоял суд». Вырваться из тюрьмы Инессе помог муж, добившийся освобождения под залог. Случилось это 20 марта 1913-го. Дальше, по официальной хронологии, Арманд «всплывает» уже за границей, куда сбежала от суда.

Пробел в биографии восстанавливает письмо Инны Арманд (датированное 27 февраля 1967 года) тольяттинскому краеведу Александру Тураеву. Письмо хранится в его личном архиве в фондах архивного отдела мэрии Тольятти. Цитирую:

«Маме предложили жить в Самаре до суда. В Самару она приехала 21 апреля и подала прошение о том, чтобы лето провести в дачной местности. Ей разрешили. Она решила искать дачу в Ставрополе или в Белом Яру, но ей так понравилось в Ставрополе, что она сняла дачу там (дача Богданова)…»

Это уже последующие поколения приписали ей то, чего не было, – пребывание в санатории «Лесном».

Прервемся на секунду, чтобы отдать должное нашему незаслуженно забытому прошлому. От профессиональной болезни профессиональных революционеров (была и, кажется, осталась такая профессия!) – туберкулеза – в волжском Ставрополе лечилась не одна Арманд. Десятки «буревестников» вернул в строй целительный ставропольский кумыс. В числе ставропольских дачников было немало представителей ссыльной творческой интеллигенции. Об одном из них, Алексее Дробыш-Дробышевском – редакторе «Самарской газеты», впервые опубликовавшем изрядно адаптированную к требованиям цензуры, но все же не потерявшую революционного подтекста горьковскую «Песню о Соколе», - упомянул в своих очерках Александр Пругавин. 

Здесь лечилась и – «без отрыва от работы» – занималась революционной пропагандой народница Александра Катанская-Гертопани, которую, как и Перовскую, тепло вспоминали провинциальные девушки, попавшие под обаяние приезжих нелегалов (см. воспоминания Т. Мистюк в сб.: Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах  // Сост. В.А. Казакова, С.Г. Мельник. – Тольятти: ГМК «Наследие», 2004; второе издание книги готовится к 275-летию Ставрополя-Тольятти).

Здесь, в Ставрополе, поправляла свое здоровье сосланная в Самару «якобинка» Мария Голубева (урожденная Яснева). Как пишут историки, только знакомство с Лениным превратило ее из народницы в убежденную марксистку и привело к «отходу от теорий захвата власти заговорщицкой группой без опоры на широкие народные массы». После октября 1917-го она успела «потрудиться» в Петроградской ЧК, а затем, до выхода на заслуженный отдых, в аппарате ЦК ВКП(б)…

Можно назвать десятки имен. Но что значит эти, да и многие другие персоналии, попавшие разве что в «профессиональные» словари, в сравнении с нашей сегодняшней героиней, волею судеб попавшей в наш благословенный город.

В отличие от Софьи Перовской, заброшенной 140 лет назад в Ставрополь, Инессу Федоровну здесь ничто особо не тяготило. Волжский городок не казался ей, повидавшей немало стран, городов и весей, таким уж мрачным, унылым и безнадежным («Как глянешь вокруг себя, так и пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном», – сокрушалась Софья Львовна в мае 1872-го). Да и что говорить, природный санаторий все же краше «сибирских руд».

 «Вот что она писала отцу моему по этому поводу в мае, – вспоминала дочь Инессы Арманд. – "Приехав в Ставрополь, я была так очарована местностью, что никуда не поехала дальше и, наткнувшись на сторожа одной дачи, осмотрела ее и наняла. Дача стоит в сосновом лесу, на высоком откосе. Спуск тоже покрыт соснами. Внизу маленькое озеро – подальше виднеется большое озеро – вдали полукругом высятся Жигули. В маленьком озере недалеко от дачи купанье"...

В конце мая, после окончания занятий в школе, мы, дети, тоже приехали в Ставрополь и прожили с матерью счастливые 2 месяца. Конечно, это было чудесное для всех нас время. Сосновый лес, чудесный воздух и кумыс сделали свое дело – мама очень хорошо поправилась. А какая радость быть наконец всем вместе – мы не виделись с матерью больше года!..

Особенно мне запомнилась прогулка в Жигули, как мы карабкались на Молодецкий курган...

К сожалению, этот период полного отдыха был у мамы непродолжительным. 4 августа она получила повестку... что ей надлежит явиться в суд. Настала пора нам снова расстаться. Мама в суд не явилась, а бежала через Финляндию за границу. Вскоре она уже была в Поронино, где был в то время партийный центр и где находился Ленин»...

«Жигулевская Швейцария» кончилась. А вместе с ней на целых четыре года для Инессы кончилась и Россия.

Может быть, дети Арманд и лелеяли воспоминания о Ставрополе, подарившем им столь редкое свидание, – но мать их ждали Краков, Париж, Брюссель, Цюрих, Берн, Женева...

Радует, что душа ее успокоилась все ж не на чужбине. А в той самой России, о которой так долго говорили большевики и на которую так плотоядно смотрели. В той России, которую Инесса помогла Ленину завоевать. Умерла она осенью 1920-го, от холеры.