Именная улица – что может быть лучшей памятью? Но вот ведь какая статистика: улиц, названных именами сомнительных исторических персонажей, в Тольятти не меньше, если не больше, чем улиц, носящих имена созидателей. Единственная несправедливость, которую сподобились устранить в свое время, и то по указке из Кремля, – убрать с карты Ставрополя-Тольятти топонимы Сталина и Жданова, Молотова. Ленин, Ворошилов, Свердлов, Тухачевский, Фрунзе и еще с десяток «героев», активно поучаствовавших в истреблении россиян, кажется, навеки прописались в нашем городе. Вот и Ингельберг из той же серии…

При этом по-прежнему никто не хочет принять во внимание тот факт, что жить на улице, названной именем палача – неважно, варяг он или местный, – как минимум, безнравственно.

Памятники – пусть стоят в назидание. Улица – совсем другое дело, другой масштаб.

Шестого ноября 1967 года тольяттинская газета «За комму­низм» сообщила о переиме­новании сразу трех улиц. К имени Баныкина на карте города добавилось имя П.С. Шлютова - «первого комиссара финан­сов города, узника «поезда смерти», замученного белогвардейцами» (бывшая Полевая), а Центральной улице поселка Федоровка присвоили имя Валентина Ингельберга – «перво­го редактора ставропольской газеты, военного комиссара, павшего смертью храбрых в жестоком бою с врагами в борьбе за народное счастье...»

Ингельберг, прибывший в Ставрополь в октябре 1918 года, сразу после отступления белочехов, и уже в марте 1919-го погибший от пули чапанника в битве под Федоровкой, до сих пор остается одним из самых «малоизученных» персонажей в нашей истории.

Давным-давно, когда стали готовиться к надвигающемуся юбилею Октября, попытались собрать о нем хоть какой-то материал. Со слов вдовы Анастасии Петровны (запись от 14 февраля 1960 года хранится в Тольяттинском краеведчес­ком музее), до приезда в Ставрополь Ингельберг жил в Пет­рограде с родителями и с ней. Работал электромонтером на Путиловском заводе. В большевистскую партию вступил в 1917-м. Уже в апреле вместе с путиловцами встречал «оп­ломбированный вагон» с Лениным на Финляндском вокзале. В октябрьские дни вместе с отцом, Александром Иванови­чем, «участвовал в разгроме белогвардейцев, засевших в Зимнем». А 10 ноября, когда Ленин посетил Путиловский, вступил в ряды Красной гвардии. Участвовал в разгроме от­рядов Керенского и Корнилова.

В Ставрополь, судя по записи, Ингельберг прибыл вместе с семьей и петроградскими рабочими «в числе тридцатиты­сячников для заготовки хлеба и других продуктов»...

Тому, кто записывал рассказ вдовы (а это, судя по всему, был местный краевед – хотя авторство не сохранилось), бы­ло недосуг исправить явные фактические ошибки. Белогвардейцев в мо­мент Октябрьского переворота еще не было – были части Временного правительства, Белая гвардия появилась позже. Не было и «тридцатитысячников». А тех, кого в 1955-1958 годах послали поднимать захудалые советские колхозы, лишь с большой натяжкой можно сравнить с петроградскими продотрядчиками, под страхом смерти вытрясавшими из крестьян – невзирая на их достаток – последний хлеб для оказавшихся в кольце блокады пролетариев (прежде всего для себя, поскольку значительная часть награбленного шла тем, кто грабил персонально).

«Именно в двух богатейших губерниях, Симбирской и Самарской, на которые пришлась в 1919 году пятая часть всех хлебных реквизиций в России, отдельные крестьянские бунты превратились в марте 1919 года, впервые после уста­новления большевистской власти, в широкое крестьянское восстание. Десятки сел были захвачены повстанческой крес­тьянской армией, насчитывавшей до 30000 вооруженных бойцов. Чуть ли не на месяц советская власть утратила кон­троль над Самарской губернией. Восстание провозгласило политическую программу с требованиями прекращения рек­визиций, разрешения свободной торговли, свободных выбо­ров в Советы и уничтожения "большевистской комиссарократии". Это восстание способствовало успешному продви­жению к Волге частей Белой армии адмирала Колчака, так как большевикам пришлось перебросить на "внутренний фронт" десятки тысяч солдат, чтобы покончить с организо­ванной повстанческой армией», – читаем в «Черной книге коммунизма» (Куртуа С., Верт Н. и др. Черная книга коммунизма... Преступления. Террор. Репрессии. – М.: Три века истории, 2001).

Мало кто спорит теперь: развязанный по указанию Ленина грабеж без правил и пределов - главная причина чапанного восстания. Не такую советскую власть хотела видеть изму­ченная большевиками деревня. Не такой власти хотели крес­тьянские дети, многие из которых успели «сходить» в Крас­ную гвардию, дезертировать и пополнить ряды восставших. Но путаница в мозгах царила невообразимая.

Созданный чапанниками Ставропольский исполком обра­тился к населению и красноармейцам с воззванием, которое сегодня кажется наивным: «Товарищи, братья-красноар­мейцы! Мы, восставшие труженики, красноармейцы всего населения России, крестьяне, обращаемся к вам и заявляем, что мы встали не против советской власти, но встали против диктатуры засилья коммунистов – тиранов и грабителей. Мы объявляем, что советская власть остается на местах, Советы не уничтожаются, но в Советах должны быть выборные от населения лица, известные народу данной местности. Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руко­водствуемся ею...»

«Чапанка» – как стихийный порыв воспротивиться нашес­твию вооруженной столичной «пролетарии», методично и подчистую выгребающей крестьянские амбары, – не слу­чайно зародилась в Ягодном. Село славилось крепкими хо­зяйствами. По воспоминаниям старожилов, даже в голодные «царские» годы ягодинские мужики не очень-то нуждались в продуктовой помощи правительства и земства. И не жела­ли даром подкармливать бездельников. Именно ягодинцы первыми не выдержали бесчинств продотряда, орудовавшего в деревне. Именно они, где кнутом, где пряником, собра­ли по селам крестьянскую гвардию для похода на Ставро­поль и Самару.

- У меня на руках как пять пальцев, «чапанка» эта, – рас­сказывал незадолго до смерти коренной ставропольчанин Василий Федорович Новокрещенов (1904-1999), отца кото­рого чапанники, по его словам, «силком пригнали» на строительство федоровских оборонительных укреплений: бороны зубьями кверху, окопы да колючая проволока. – Мобилизация шла и днем, и ночью. Звон колокольный. Староста идет с палкой и всех мужиков выгоняет в ограду. Там все главари и богатенькие, всей своей династией, все верхами и все с винтовками. Лошадь к лошади – и не убежишь. Смотрю, встают на трибуну мой учитель по русскому языку Зефиров и Лукьянов, учитель по пению, – оба уже прапорщики: мол, мы идем спасать Отечество от коммунистов. И погнали мужиков в Федоровку, за 22 километра.

Взяв Ставрополь, чапанники под предводительством ягодинца Алексея Долинина стали готовиться к обороне под Федоровкой. Мобилизовали всех, кто мог держать в руках мотыги, топоры, вилы и пики – «оружие» ковали в кузнях на Сенной площа­ди. Рубить «черенья» для пик снаряжали на остров моло­дежь. По воспоминаниям Новокрещенова, чуть ли не каж­дый день возившего еду отцу, охраняли его «реалист Трофи­мов с нашей улицы, они дачи свои имели; сын мельника Коновалова и купец Шагаров. Все в зеленой форме, с корти­ками...»

Седьмого марта 1919 года – как раз в день, когда войсками Тухачевского начался обстрел мятежного Кронштадта – из Самары на подавление чапанного восстания отправился от­ряд карателей (термин из доклада М. Фрунзе) под командованием И. Шевердина.

На разгром почти безоружных ставропольских чапанов («у мятежников имеется всего винтовок не более 30-40 штук», докладывал Шевердин) губернский ревком снарядил 1-й Самарский рабочий полк и 2-ю интернациональную роту – мадьяр, вооруженных пуш­ками и пулеметами. Всего 400 бойцов пехоты и эскадрон ка­валерии из 75 клинков. Плюс (судя по докладу командира карателей Шевердина) отряд из 100 пехотинцев и 17 кава­леристов Ставропольского гарнизона «под командой тов. Румянцева», который «без особого на то приказания... повел безтактичное наступление по реке Волга на деревню Федоровка, где и потерпел поражение, одного убитым военкома тов. Ингельберга и двое раненых...» (стиль текста доклада сохранен. – С.М.)

Нашлась ведь «вражеская» пуля, которая сразила питер­ского рабочего. Тела погибших (а их к моменту полного раз­грома восставших добавилось) не хоронили до взятия мятежного Ставрополя. Лишь 14 марта 1919 года в газете «Ставропольский коммунар», которую редактировал «уче­ник Володарского» Валентин Ингельберг, появился некро­лог под заголовком «От Ставропольского ревкома»:

«Сегодня состоятся похороны т.т. красноармейцев и воен­ного комиссара тов. Ингельберга, павших в бою с восстав­шими бандитами 9 марта при наступлении на деревню Федоровка. Вынос тел из дома Дудкина в 3 часа дня.

Вр. И.О. Предревкома И. Румянцев ...»

Только в первые дни после подавления «чапанки», по офи­циальным данным, в Ставрополе чекистами было расстреля­но около 50 человек. А 18 марта 1919 года легендарный полководец Михаил Фрунзе сообщил Ленину о разгроме крестьянского восстания в Ставропольском, Самарском и ближайших уездах: «При подавлении движения убито, пока по неполным сведениям, не менее 1000 человек. Кроме того, расстреляно 600 главарей и кулаков. Село Усинское... сожжено совершенно».

Но и это еще не все. Как докладывал в начале апреля 1919 года глава Самарской ЧК Марк Левитин, «4240 повстанцев были убиты, 625 расстреляны, 6210 дезертиров и "бандитов" арестова­ны» («Черная книга коммунизма»). А если учесть, что меж­ду убийством и расстрелом разницы для чекистов не было, и вспомнить, что ждало арестованных в чекистских застенках – можно представить общий «итог»: около 10 тысяч повстан­цев и им сочувствующих.

А 20 марта в том же «Ставропольском коммунаре» некий «Соработник» (прямо так и подписано) опубликовал статью «Погиб орел». Где, в частности, упомянул маленькую, но ха­рактерную для понимания того времени и тех нравов деталь: покойный комиссар Ингельберг называл местное население «толстокожими». За то, наверное, что не рукоплескали они грабежам и убийствам, привнесенным в их мирный вековой уклад «борцами за народное счастье».

В городском архиве, в фонде тольяттинского историка и краеведа А.М. Тураева хранится письмо, написанное в 1966 году одной из участниц становления коммунистического режима в Ставропольском уезде, работавшей в первые послереволюционные годы в уголовном розыске, – Серафимы Новиковой. Она просит совета краеведа: мол, что бы такое предпринять, чтоб именем ее двоюродного брата-красноармейца, погибшего во время чапанки, назвали улицу в Тольятти. «Правда, в то время вместе с Валей Ингельбергом более 100 гробов хоронили сразу, – оговаривается женщина. – А где это отражено и кто из нашего потомства знает об этом?..»

Действительно, мало кто знает. Но сто красноармейцев и десять тысяч крестьян – есть разница? И где же набрать улиц на всех?

Хотя по числу невинных жертв чапанка выглядит не столь внушительно по сравнению с множеством других жестоко подавленных большевиками антикоммунистических бунтов – в том же Кронштадте, Тамбовской губернии, по ряду источников, были десятки тысяч убитых, – можно утверждать: в Ставрополе и его окрестностях был свой Кронштадт, своя Тамбовщина.

– Изо всей чапанки спасся один ставропольский, – вспоминал В. Новокрещенов. – У ставропольцев было много недовольства чекистами. Где это видано: прямо из Дудкинского дома (где располагалась местная ЧК. – С.М.), из камеры, в одном нательном белье, босиком, сами пьяные, – ведут на Черный мыс. Раз тебе выстрел спину, а вода быстрая, тащит: до свиданья, до свиданья. И контрольный выстрел... Вот в это время один наш ставропольский, Ишевский (сын Павла Ишевского, ставропольского мещанина, одного из подстрекателей борковских крестьян в «первую русскую революцию», после разгрома чапанного восстания утопленного чекистами в проруби. – С.М.) и убег. За чапанку их хотели всех порешить, как организаторов – всю семью. Отца – в прорубь, брата – в прорубь, а он взял и преждевременно бросился под обрыв, в сугроб. Они, пьяненькие, и не заметили...

По рассказам, чудом спасшегося Ишевского спрятали знакомые в Жигулях. Следы его теряются в Австрии, где он был в плену в Первую мировую, «жил в сельском хозяйстве и чуть не организовал семью». Там, говорят, и остался.

Спасся и Иван Шагаров, владелец ветряных и паровых мельниц в Ягодном и Ставрополе.

– Отец после чапанки пришел больной, – рассказывал его сын Александр Иванович. – Всю жизнь, до самой смерти в 1933 году, на костылях провел... 19 мая 1920 года в селе Ягодном была утверждена артель «Люди труда», которая объединяла 5 дворов Шагаровых. В этом же селе 6 домохозяев Багровых образовали артель «Пахарь». Добровольно влились в колхоз – отец работал бухгалтером. Начали обрабатывать поля, скот разводить. Как только утвердилась советская власть, дети сообразили что к чему и как. Сумели себя перестроить на те обстоятельства. Гибкие, мудрые люди были. А это не каждому дано...

Да и куда им было тогда деваться, коль маячил кровавый Черный мыс.

К слову, Фрунзе, изучив доклад «начальника карательных отрядов», был, мягко говоря, огорчен тем, что чекисты «непростительно проворонили подготовку восстания» в Ставропольском и окрестных уездах. При этом краcный командарм отдавал себе отчет, что столь жестоко подавленное карателями «дви­жение выросло на почве недовольствия экономическими тяготами и мероприятиями» и что «сейчас все успокоено, но, конечно, лишь наружно...». На подмогу новой власти пришел страшнейший в истории голодомор.