Тольятти не привыкать к утратам. Можно уже писать свою «Белую книгу жертв вандализма» (дарю название). Парковая скульптура Виктора Балашова была первой ласточкой. Затем – пельменная в Портпоселке, водонапорная башня, добрый десяток скульптур и целых ансамблей, других творений рук человеческих. И барельеф Баныкина, боюсь, не завершит этот печальный мартиролог. Но дважды убитый санаторий «Лесное» мне жаль больше всего. Потому что он – сама История. 

Никто не ответил за эти пожары. Иных, как бывшего в то время мэра Тольятти, наоборот, наградили. Дорога на «Лесное» и сегодня, два года спустя после катастрофы, напоминает путь к месту падения Тунгусского метеорита (фотографии сделаны 13 мая 2012-го). А жители Портпоселка только успевают считать лесовозы, куда-то везущие то, что когда было корабельным бором…

И не нужно упрекать в приверженности «конспирологическим версиям» многих и многих, кто не верит в «сомовозгорания» лакомых кусков. Может быть, правы те, кто прогнозирует: выжженная два года назад земля будет рано или поздно оприходована.

«Злопыхатели» не забыли, как скоро нашелся желающий стать владельцем сгоревшего в 1988 году главного корпуса «Лесного» и территории бывшего парка санатория. Как отмечалось в местной прессе, в процессе приватизации и реконструкции сменилось все, что когда-то табуировалось – и первоначальный облик, и назначение здания. Правда, по моим наблюдениям, призванное получить не свойственную и неподобающую ему «клубную» жизнь сооружение уже лет десять выглядит этаким роскошным недостроем, каким вы видите его на фотографии. И конца «эпохи реставрации» этого уникального здания. Даже несмотря на то, что в новом статусе руки у тех, кто заполучил это сокровище, и вовсе развязаны…

Можно, конечно, спорить – мол, по какому такому праву тот или иной объект причислен к памятникам (кому-то, скажем, не нравится Ленин и его многочисленные изваяния) – но закон есть закон. И тот, кому придет в голову покуситься на тот или иной объект, попавший в «охранную грамоту», должен иметь дело с законом. В идеале, конечно, но только не в этом случае.

Конечно, по закону № 73-ФЗ от 25 июня 2002 года «Лесное» вполне может считаться «достопримечательным» – как «памятные место, культурный и природный ландшафт, связанный с историческими (в том числе военными) событиями, жизнью выдающихся исторических личностей», – но статус этот, как полагают эксперты, не влечет никаких охранных обязательств, которые применимы к памятникам. Проще говоря, «почетное звание» достопримечательности не мешает застройке «уникального ландшафта». И такой проект ушлые тольяттинские чиновники уже не только заказали, но и представили публике с пылу с жару – еще в декабре 2010-го.

До 1917 года Ставрополь был из самых известных курортов средней поло­сы России, здравницей больных туберкулезом, центром кумысолечения. Эффект смогла оценить далеко не одна Инесса Арманд (хотя во многом благодаря ее заезду в Ставрополь вопрос о присвоении санаторию «Лесное» статуса регионального памятника истории и архитектуры в начале 1990-х решился положительно, что и было закреплено распоряжением самарского губернатора от 6 мая 1993 года. – С.М.). Интересные воспоминания о курортном Ставрополе мы находим и у А. С. Пругавина…

Еще в начале 80-х годов XIX века ставропольский купец Иван Борисов построил на восточной окраине Ставрополя первые дачи, которые сдавались отдыхающим. Со временем они «обросли» дачами других владельцев. Сын Борисова Арсений Иванович выстроил в районе дачного посёлка кирпичное здание курзала для отдыхающих и организовал лечение кумысом, который поставляли татары из Бритовки.

«Кумыс степной. Ковыльная степь. Высокая, здоровая местность. Полный пансион. Учащимся скидка»,– гласили рекламные объявления конца ХIХ – начала ХХ века.

Здесь было вольготно: Жигули, до которых рукой подать, роскошные заливные луга, чистейший воздух векового соснового бора, изобилие земляники, фруктов, зелени, рыбы... Относительная дешевизна и удобство курортной жизни в Ставрополе привлекали семьи москвичей и петербуржцев, жителей других крупных городов и даже иностранцев. Они очаровывались этим местом и стремились сюда из года в год.

Тольяттинский старожил Василий Новокрещенов, с 8 лет вместе с родителями и сестренкой работавший на ставропольских дачах у купца Лобанова, вспоминал:

«На каникулах я несколько лет у одних и тех же персов работал - они каждый год приезжали. Они были нефтяники, богатые, привозили своего повара. Жили они просто: им никакой обстановки не нужно – койка, стул, вот и все. И терраса обязательно, где они кушают, играют в лото и встречаются с гостями. Как только вечер, хозяин подзывает меня пальчиком и говорит: "Две пары лошадей нам". Персы садились и ехали на кумыску. Там табун был, очень много лошадей – потому что очень много хозяев было, которые держали, в том числе бритовские богатые татары. У каждого хозяина (у Климушина, у Никитина и так далее) были сараи, и татарки делали кумыс в лошадиных кожах, курдюках. Из курдюка, как он сквасится, разливали по бутылкам, пробками завертывали, клали в корзинки – и увозили на дачи. Причем только ночью: днем невыносимо – пробки вылетали от жары...» (Воспоминания В. Новокрещенова о Ставрополе начала XX века см. в сб.: Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах // Сост. В.А. Казакова, С.Г. Мельник. – Тольятти: ГМК «Наследие», 2004; второе издание книги вышло к 275-летию города).

Как писали в журнале «Исторический вестник», «курорт в Жигулях благодаря прекрасным природным условиям делает чудеса, восстанавливая пошатнувшиеся человеческие организмы. За два с лишним месяца из состава дачников более тысячи человек умерло менее де­сяти, да и те были, из безнадёжно больных, прибывших на курорт в последних градусах чахотки. Все же остальные дачники, прожившие даже короткие сроки, две-три недели, скажут курорту ве­ликое спасибо за восстановленные силы...»

В начале XX века в городе было 350 дач и 6 кумысозаведений, при этом ставропольская казна имела с дач стабильный и довольно высокий доход. Борисовские дачи вместе с курзалом были вы­куплены городом, а затем проданы местному купцу Валентину Климушину. Получив медицинское образование и занимаясь ещё и врачебной практикой, он открыл кумысолечебный санаторий «Лесное» (историки до сих пор теряются в датах, когда точно это произошло; во всяком случае, первое рекламное объявление вышло в 1910 году). В санатории были рент­геновский, физиотерапевтический, зубной и другие кабинеты, солярий с душами, клиническая лаборатория, большое подсобное хозяйство и даже электростанция. В санатории применяли туберкулины и электротерапию. Словом, не случайно «Лесное» считалось лучшим в России лечебным заведением такого рода.

В качестве главного врача в санаторий был приглашен известный фтизиатр, лечащий врач и друг Горького и Короленко Владимир Золотницкий. «Местность песчаная, сухая, слегка холмистая, сосны – столетние, – вспоминал Владимир Николаевич. – Здание санатория было построено на арендованном участке, в густом сосновом бору, занимающем площадь 50 десятин (более пятидесяти гектаров. – С.М.). Въезжаем на площадку, посредине которой двухэтажный корпус, перед корпусом – маленький фонтан с прелестной русалочкой в центре. Возле него – дача, особняк главного врача службы. Пестрят цветники, по аллеям гуляют пансионеры. Слышны голоса, смех и пение под рояль… Средняя часть главного корпуса – каменная, крылья – бревенчатые. Фасадом здание обращено юг, к нему примыкают четыре крытых террасы, наверх ведет широкая пологая мозаичная лестница. Вестибюль санатория украшают напольные китайские вазы. Комнаты для больных на одного-двух человек расположены только в деревянной, южной части здания. Здесь же находятся гостиница и прекрасная библиотека. На этаже располагается столовая, где стоит пианино. В нижнем этаже размещаются кабинет врача, лаборатория, в каждом этаже – по одной ванной комнате. Вода очень мягкая, из абиссинского колодца, питание качественное, на завтрак и полдник выдается и кумыс без ограничения»…

Немало событий пережил санаторий «Лесное». В Первую мировую там открыли военный реабилитационный госпиталь. А после 1917-го, как и все вокруг, стал он «народным». Успел поносить и модные в то время имена: Ревсовета и 5-й армии Восточного фронта (о «подвигах» командарма М. Фрунзе в наших местах я уже упоминал в этой рубрике). И даже автора идеи перманентной революции Троцкого: в "Отчете о деятельности Ставропольского Уэкономсовещания Самарской губернии, представляемый в Совет Труда и Обороны на 1 октября 1921 года" он еще звучит под этим именем. В разгар голода санаторий, естественно, опустел…

Но самая яркая страница послереволюционной истории «Лесного», ставшая еще одним основанием причислить его к памятникам, связана со Второй мировой войной.

Встреча в июле 2000-го курсантов Военного института иностранных языков Красной армии (ВИИЯКА), который приютили в военные годы Ставрополь и санаторий «Лесное», похоже, была неожиданной даже для тех, кто ее готовил. Для вазовских телевизионщиков, снимавших в то время фильм о выпускниках и преподавателях некогда совершенно секретных курсов (фильм назывался «Интеллект победы» – интереснейший, между прочим, был проект). Для Тольяттинского краеведческого музея, немало сделавшего для того, чтоб эта акция состоялась. И для сотрудника городского архива Нэллы Лобановой, добиравшей материал для своей будущей книги об Институте и его выпускниках.

К сожалению, попытка собрать в санатории «Лесное» всех, кого удалось разыскать по прошествии стольких лет, не увенчалась успехом, – о чем автор сценария и режиссер фильма Елена Кузнецова очень жалела. Не приехал, например, известный режиссер-мультипликатор Федор Хитрук, создатель «Винни-Пуха», «Каникул Бонифация» и ряда других шедевров. Не приехала известная писательница Елена Ржевская, автор многочисленных повестей, рассказов и мемуаров о войне (именно ей выпало участвовать в качестве переводчика в идентификации личности Гитлера в мае 1945-го). Не приехали многие другие выпускники ставропольских курсов, имена которых уже в войну, а тем более после победы узнал весь мир. Например, композитор Андрей Эшпай (интервью с ним, фрагменты из которого я публиковал, в том числе в сети, записано уже в октябре того же 2000-го, когда маэстро привез свою программу на «Тольяттинскую музыкальную осень»).

Зато прибыл в Тольятти выпускник курсов, народный артист СССР Владимир Этуш. Впрочем, и его удалось вытащить буквально чудом: Владимир Абрамович разрывался между премьерой в театре и приемными экзаменами в знаменитом театральном училище имени Щукина, профессором и ректором которого был уже не первый год. Кроме курсанта Этуша, в «Лесном» собрались преподаватель немецкого Лев Парпаров, курсанты, фронтовики Юрий Куликов и Владимир Зотов и вдова выпускника курсов известного журналиста Иммануила Левина ...

Краткая история курсов такова. В октябре 1941 года в Ставрополь был передислоцирован военный факультет, созданный при втором Московском государственном пединституте иностранных языков. В 1942-м его преобразовали в Военный институт иностранных языков, который возглавил сначала полковник Степанов, а затем генерал-лейтенант Николай Биязи. Институт был мощной лингвистической базой, где готовились кадры для общевойсковой разведки, для Главного разведуправления, для военно-морской разведки и военные переводчики. Со временем к факультету западных языков добавился эвакуированный из Ферганы факультет восточных языков. Всего преподавалось более двадцати языков. Среди преподавателей института и курсов – мировые имена. Среди выпускников – тоже.

Они не думали о том, что когда-нибудь о них заговорят как об "интеллекте победы". Просто шла война, и нужно было определяться. И все они по-разному оказались на этих эти курсах.

На встрече в «Лесном» Владимир Этуш – как и Эшпай, воевавший до победы на передовой и награжденный за боевые заслуги орденом Красной Звезды, – рассказал свою историю.

- До этого я три месяца проработал землекопом в Гороборонстрое НКВД – у меня сохранилась даже справка, – вспоминал он. – А когда вернулся, Москва была совсем другая: с дирижаблями воздушного ограждения, с переплетами на окнах. В моей комнате жила работница с пожарником – каким образом, не знаю. Пришел в театр, а там «Фельдмаршал Кутузов». Массовый спектакль, на сцене вся труппа, а в зрительном зале – полдюжины человек. И это на меня произвело такое впечатление, что я решил: нет, эта профессия не годится. И ушел. А попал на курсы, потому что товарищи мои туда были записаны – надо же было как-то определяться. Вот и вся история...

Совсем еще юного Парпарова, в совершенстве знавшего немецкий язык, поскольку вырос в Германии, определили преподавателем на курсы переводчиков по связям отца – резидента советской разведки, впоследствии репрессированного. Лев Федорович, которому в то время не было и двадцати лет, участвовал в отборе будущих курсантов еще в Москве. В Ставрополь, как вспоминают ставропольчане, он «эвакуировался» вместе с матерью. Журналист Иммануил Левин, попавший в приемную комиссию по направлению райкома комсомола вместе с тремя сверстниками, так вспоминал первую встречу с Парпаровым, еще в Москве, в своей книге «Записки военного переводчика»:

«Мы довольно смело явились к курсовому начальству. Помню, отборочную беседу с нами вел молодой преподаватель Лев Парпаров, впоследствии один из крупнейших специалистов в области военного перевода, автор многих словарей и учебников. Мы были поражены, услышав его безжалостный приговор: "Годятся". Через несколько дней нас обмундировали...»

В октябре 1941-го, когда полстолицы, в том числе правительство, эвакуировали в Самару, дошла очередь и до института. Коренные москвичи даже не предполагали, в какую глушь их привезут. Просто погрузили на пароход и отправили вниз по Волге.

- До революции этот теплоход назывался «Король Альберт», потом «Карл Либкнехт», – рассказывает в фильме «Интеллект победы» Елена Ржевская. – Как-то было даже по-своему символично, что мы плывем на теплоходе «Карл Либкнехт», потому что его убили фашисты тогдашнего времени, а сейчас мы едем, чтобы обучаться и идти воевать против фашистов...

Юрия Куликова и Владимира Зотова завербовали на курсы в Астрахани, где они успели окончить подготовительный курс Высшего военно-морского училища имени Фрунзе. «Приехали представители разведуправления, чтобы отобрать успевающих по иностранным языкам курсантов. Пошли разговоры: "набирают в школу военно-морских атташе и разведчиков". Романтика! Никаких колебаний не было, – вспоминал Куликов. – В условиях глубокой конспирации, на пароходах, "украшенных" срубленными деревьями – ведь немцы вовсю бомбили – добрались до Куйбышева, потом до Ставрополя. Зиму мы пробыли в городе, а весной нас перевели сюда, в кумысолечебницу. Здесь мы проучились еще один год – потом пришел приказ вернуть этот институт в Москву. Вот тогда был зафрахтован уже трехпалубный пароход, мы погрузили все свои шмотки и поплыли в Москву»...

Они рвались на фронт. Все. Так, во всяком случае, рассказывал мне в интервью для московской газеты «Век» (2001, № 8) Андрей Эшпай, в начале 1941 года курсант Чкаловского (Оренбурского) пулеметного училища. «Однажды в училище приехал (я даже запомнил его фамилию) подполковник Алексеев – отбирать на курсы переводчиков. Моя мама – учительница русского языка, папа – один из основоположников марийской профессиональной музыки. И вообще, в те годы считалось, что грамотный, культурный человек должен знать три языка – французский, немецкий и английский. Поэтому я ребенком посещал немецкий язык. И этот подполковник прямо сказал: "Армия нуждается в переводчиках". А мы, повторяю, все рвались… Так попал в группу курсантов. Мы доплыли до Куйбышева, потом до Ставрополя. Помню ощущения: места прекрасные, нет той муштры, которая была в училище, и страшно голодно… Мы рвались на фронт, но, как мне показалось, основной контингент института составляли и генеральские дети, мальчики и девочки, которые... Нет, я не хочу сейчас никого обижать…»

Разные, наверное, были дети. И не всем «генеральским» удалось «отсидеться в тылу», поскольку война не на жизнь – на смерть шла и по эту сторону линии фронта. Студентку Военного института иностранных языков Любовь Сизых, невестку Хрущева, арестовали в 1943 году прямо в «Лесном» и освободили только в 1956-м… 

Из воспоминаний другого выпускника ВИИЯКА, профессора РГГУ Елеазара Мелетинского («Знамя», 1992, № 10):

«В Ставрополе мы окунулись в относительно тихую провинциальную жизнь, сугубо тыловую. Военфак находился в живописном пригороде и размещался в кумысолечебнице, а курсы – в самом городе, в весьма вольных условиях. Единственное притеснение состояло в том, что начальник Института, генерал-майор Биязи, запрещал курсантам покупать на базаре и грызть семечки, а это было очень популярным развлечением.

В самом институте часто проходили банкеты и танцы. Биязи был именно банкетным генералом. (Правда, он также читал лекции по технике допроса пленных, уговаривал не слишком с ними "чикаться" и не робеть перед грубыми методами)... Жены комсостава находились большей частью в другом месте, в санатории под Куйбышевом, но здесь было полно слушателей женского пола. Развлечения далеко не ограничивались танцами. Курсанты были, в общем, от всего этого в стороне (главный "разврат" – запретные семечки), и все же кое-что текло и им по усам. Эта обстановка пира во время чумы была оскорблением моего, пусть не очень агрессивного, идеализма»...

Что говорить, война дала им отсрочку. Приютившему же их Ставрополю, удаленному от столиц, тоже выпал редкий шанс: старожилы по сей день вспоминают симфонические концерты и вечера, устраиваемые время от времени на разных городских площадках институтским оркестром под управлением слушателя курсов военных переводчиков, уже известного в то время композитора Сигизмунда Каца.

А после «пира» у большинства из них был настоящий фронт. Куликов январе 1945 года был откомандирован в Разведуправление Главного морского штаба ВМФ, в группу агентурной разведки в Германии. В составе разведгрупп бросали в тыл врага – надо было расчищать дорогу Красной армии.

Парпаров окончил высшую разведшколу Генштаба и уже в феврале 1945-го оказался в Берлине.

Этуш попал в стрелковый полк и воевал в горах Кабарды и Осетии, участвовал в освобождении Ростова-на-Дону, Украины. И лишь тяжелое ранение заставило будущего великого артиста покинуть строй. Но об этом Этуш вспоминать не любит. («Полгода пролежать в госпитале – это не фунт изюма», – объяснил Парпаров). Как, впрочем, и о своих успехах в деле военного перевода.

- Пригодились ли знания немецкого? Если попадали пленные, я их допрашивал. То, что мне нужно было, от них добивался... Давайте я лучше расскажу, как получил орден, – и в лицах описывает, как в разгар тяжелейшего боя комдив вдруг вспомнил: «Этуш, на твой орден, а то убьют и не получишь»...

«Я не знал, что этот институт такой секретный. Не знал, что там готовят профессиональных разведчиков. На фронте я был просто полковой, все время на передке», – рассказывал Эшпай, который потерял на войне лучших друзей.

В боях погибли трое и товарищей Левина, с которыми он поступал.

На сопке Сахарной под Новороссийском убит в сентябре 1942 года выпускник ИМЛИ и курсов военных переводчиков в Ставрополе, один из лучших поэтов минувшего века, автор знаменитой «Бригантины» Павел Коган. Остались его стихи и последние письма: «...Пишу на Куйбышевском вокзале. Мы – на фронт! Ребята спят на полу, умаялись. А я смотрю на "мальчиков из гуманитарных вузов", на лейтенантов Отечественной войны и почему-то именно поэтому думаю о том, что у меня хватит сил на все. Ничего не пишу, а просто каждый день мой "сам" пишет книгу. Очень горькую и очень мужественную"…

Одному Богу известно, сколько их, «мальчиков из гуманитарных вузов», осталось там. Может потому «Лесное» и Ставрополь и остались в глубоком тылу, что были такие мальчики…

“Бывают моменты истории, когда вся лучшая часть молодого поколения захвачена потоком времени, вся самая активная, самая надежная его часть. И поток этот устремлен не к какой-либо выгоде, не к материальному благу, а к сражению, к смертельному сражению, в котором совсем поредеет этот поток. Выпасть из него – значит изменить делу поколения"…

Эти слова принадлежат Елене Ржевской…

Наверное, многим сегодня они покажутся пафосными. Дескать, всё это в прошлом, всё быльем поросло, нафталином присыпано, теперь другие ценности (какие?). Но, признаюсь, как-то не видится мне санаторий «Лесное», «пропустивший» через себя так много удивительных судеб, чем-то иным, кроме как музеем под открытым небом. Как-то не по себе становится от мысли, что поток времени может остановить жалкая горстка тех, для кого эта реликвия в центре некогда заповедного векового бора, который не смогли (или не захотели?) отстоять, – всего лишь захламленные гектары земли, «достопримечательное место», где можно развернуться.

Пировать на пепелище – негоже.