Одним из эпизодов этого служения была и унизительная для человека долга и дела процедура опроса новоизбранных депутатов от Самарской губернии во вторую Государственную думу. Достаточно вспомнить кузнеца Абрамова, о котором мы уже писали. Но окончательно добило Александра Николаевича появление в его кабинете (губернский предводитель дворянства принимал «народных избранников» в своем доме, знаменитом особняке Наумова в Самаре. – С.М.) старого знакомого, бывшего инспектора народных училищ Ставропольского уезда Василия Архангельского.

Справка:

ДОВОЛЬНО известная фигура в истории «русского революционного движения», Архангельский, как и Абрамов, происходил из Бугурусланского уезда. Сын дьякона, служившего одно время и в нашем ставропольском селе Узюково, он сперва пошел по стопам отца и получил неплохое духовное образование. Окончив Самарское духовное училище, затем семинарию и Московскую духовную академию, получил степень кандидата богословия. Учительствовал в церковно-приходских школах, в Тобольской духовной семинарии – и вскоре оказался в Симбирске, где одновременно преподавал в семинарии (между прочим, одним из ректоров которой был духовный наставник знаменитого Павла Флоренского) и руководил, по данным ульяновских историков, образцовой школой при епархиальном училище.

Словом, и ему доброжелательные наставники наверняка писали в характеристиках то же, что и Володе Ульянову (см. главу "Первый и второй"): мол, «основой воспитания была религия и разумная дисциплина» и «подает большие надежды». Но, видимо, и для него восьмилетнее пребывание на «родине нигилизма», как назвал Симбирск Василий Розанов, не прошло даром. В Ставропольский уезд инспектор Архангельский попал – да не просто так, а был назначен попечителем Казанского учебного округа! – уже после того, как, по информации А.Н. Наумова, был «исключен из состава педагогического пер­сонала Симбирской духовной семинарии как главный инициатор сильнейшего оппозиционного брожения среди учеников».

Об этом ставропольский уездный предводитель, единогласно избранный на эту должность одновременно с назначением Архангельского инспектором народных училищ (в 1902 году. – С.М.), узнал позже, когда начал наводить справки. Наумову, получившему наконец возможность осуществить свою давнюю мечту «во­зобновления местной общественной службы», чтобы «много добра и пользы приносить местному крестьянскому населению», и – по статусу – возглавившему уездный училищный совет, дело это было далеко не безразлично. И с чем же он столкнулся? Искренне убежденный в необходимости – в целях сохранения «мощи и устойчивости нашей родины» – прививать «крестьянским массам не одну только грамоту, но хо­тя бы самые элементарные основы государственно-гражданского воспитания на национально-исторических началах», Александр Николаевич убедился, что скрытой угрозы, которую несет пренебрежительное пренебрежение к политике в области образования, никто будто не замечает.

УЖЕ ПЕРВАЯ встреча молодого предводителя, живо интересовавшегося «школьным делом» и еще не имевшего к тому времени опыта общения с революционерами, с новым инспектором, пичкавшим его лишь сухими официальными докладами, озадачила. «Я ничего не знал о его прошлом, но личное впечатление бы­ло далеко не в его пользу. Его манера вести себя и говорить со мной показалась мне отталкивающей. Его льстивый тон, многократное величание меня "Вашим Превосходительством", небольшие, нечистого оттенка глаза, постоянно смотревшие куда-то в сторону, – все это было неприятно. Таких людей я не любил и всегда инстинктивно их опасался».

Первое впечатление не обмануло, а со временем лишь усилилось, когда, с подачи этого «рыцаря лукавого образа», как пишет Наумов, «в некоторых школах начались, помимо (без согласования с… – С.М.) Училищного совета, частичные перемещения персонала. Были случаи увольнения давних, известных в уезде своей безупречной службой учителей и замещения их новыми лицами… Несколько учителей, которых Архангельский поторопил­ся всунуть в состав ставропольской учительской семьи, оказались из его же "стаи славных" семинаристов-симбиряков, исключенных совместно с их революционным принципалом за учиненные беспорядки. Не теряя времени, я настоял на срочном изъятии по­добного инспектора из нашего уезда»...

«Изъятого» тут же перевели… инспектором училищ в огромный Новоузенский уезд той же Самарской губернии, где он успел изрядно поработать в том же духе. «Итак, лицо, дважды уволенное со службы за зловредную агитаторскую деятельность, в том же учебном округе получает вскоре новое аналогичное назначение… Дико, но это так!» - восклицает Наумов.

РАБОТАЯ над мемуарами в Ницце, где, после долгих скитаний и тревог за судьбу оставшейся в большевистской России больной дочери, Наумовы обрели наконец относительный покой, Александр Николаевич так и не смог ответить на «проклятые» вопросы, которые мучили его и единомышленников. И лишь констатировал:

«В то время, когда многомиллионное крестьянство после великой реформы Александра Второго осенило себя крестным знаменем и вступило на свободный путь гражданской жизни, – реформаторы-шестидесятники приняли на свою ду­шу величайший грех тем, что при освобождении крестьян не создали одновременно прочную сеть правительственных учительских институтов, дабы государственная власть смогла всю «свободную» крестьянскую молодежь взять в свои руки, в смысле ее начального обучения и параллельного постепенного воспитания. Вместо этого дело величайшей – именно государственной – важности было самим же пра­вительством от себя отстранено и предоставлено всецело на власть только что образованных разнообразнейших общественных самоуправлений… Мы хорошо знаем, во что обратились во многих местах земские и городские школы, оказавшиеся в большин­стве случаев центрами скорее государственного развращения, чем воспитания… Мало того, в силу долголетнего отсутствия в этой об­ласти действительного, разумного правительственного не только руководства, но и контроля, революционно настроен­ные, антигосударственные элементы избрали себе именно это народно-учительское поприще как наиболее влиятельную и удобную для них арену деятельности и кафедру для их развращающей юные умы и сердца пропаганды. Мало-помалу яд подобного учительского слова стал проникать во все кровеносные сосуды обширного государственного ор­ганизма. Попытки борьбы с этим злом носили частичный характер... Отсюда проистекала бесплодность этих частичных мер и бессилие самой борьбы с заболеванием всего народного организма, предоставленного в лицe почти все­го своего подрастающего поколения в течение долгих лет полному простору производства ему «инфекционных прививок, возбуждавших классовую ненависть, недоволь­ство правительством и преступные аппетиты на почве мечтаний о «черных переделах»…

Политика «узаконенного правительственного индифферентизма», как назвал ее Наумов, касалась не только образования – основы основ общества, затронула все стороны жизни. Неудивительно, что отстраненный все же в 1906 году от «народного просвещения», «революционный принципал» Архангельский объявился в Казани, и опять же в роли «просветителя» – литсотрудника эсеровской газеты. Надо полагать, баловался не только пером, недаром проходил по делу о покушении на казанского вице-губернатора. За что и был сослан в те же края, где когда-то учил семинаристов Закону Божию. Но вскоре опять очутился в Самаре – теперь уже в качестве избранного по всем правилам депутата Государственной думы.

ВНОВЬ представ перед Наумовым (напомню, по закону того времени избранные депутаты Государственной думы должны были представляться губернскому предводителю дворянства; Наумов был самарским предводителем в 1905 году. – С.М.), Архангельский «не без самодовольной гордости, не глядя мне прямо в глаза, заявил о своей принадлежности к социал-революционной партии. Невольно при этом вставала несообразность положения. С одной стороны, приходилось мне участвовать в особом присутствии Судебных палат и приговаривать к лишению прав и ссылке в Сибирь за принадлежность к противоправительственным политическим партиям, а с другой, по долгу, я бывал вынужден с господами типа Архангельского разговаривать не как с преступным элементом, а как с людьми "высшего порядка", лично неприкосновенными, приглашаемыми по новой конституции к отправлению высших государственных обязанностей – к управлению всей Российской Империей. Временами меня подобные мысли преследовали, как кошмар…»

Вот вам и «ваше превосходительство»!