Пятьдесят лет назад случилось событие, которое грех не вспомнить: в 1962 году рожденную на нашей земле и крупнейшую в Советском Союзе армию созидателей – объединение «Куйбышевгидрострой» – возглавил 38-летний Николай Семизоров. Еще четверть века слова «КГС» и «Семизоров» знали десятки миллионов – все, кто «читал советские газеты».

Десять лет назад к Дню строителя в Тольятти все же открыли памятник Семизорову. Получилось так, что открыли раньше, чем первому генеральному директору ВАЗа Полякову – Виктор Николаевич пережил Николая Федоровича на пять лет. 

Есть уже в городе и улица Полякова. Может, и бульвар Семизорова, о появлении которого поспешила сообщить Википедия, в Тольятти тоже когда-нибудь будет – возможно, с третьей попытки (первые две – переименовать в его честь Комсомольское шоссе и бульвар Ленина – не встретил сочувствия жителей). Потому что кто-кто, а он имя улицы в построенном под его началом городе заслужил. Потому что таково его завещание…

– так назвал Семизорова кто-то из гостей на его 75-летии. Крепко сказано, по-мужски. Впрочем, и сам он, помнится, «молвил» так, что хоть стой, хоть падай, и прослушивать записи его интервью – занятие не для нежных ушей.

Вот так, сдается мне, шагал он и по жизни – вовсе не безоблачной, как бы ни думали те, кто судил о нем лишь по бравурным газетным статьям 60-70-х. А в конце 80-х просто потерялся из виду...

Что было, то было: после ухода на пенсию о Герое Соцтруда, Почетном гражданине Тольятти Семизорове, возглавлявшем некогда могущественный Куйбышевгидрострой, долго никто не вспоминал. Забыли старика. Поговаривали, что несладко пришлось ему в этом забвении. Вспомнили лишь, когда дожил он до круглой даты, которую с помпой отметили 7 января 1999 года. Многим пришелся по душе тот рождественский вечер. Каких только лестных слов ни наслушался тогда юбиляр: величали его и «строительным богом», и «коренником строителей». А один местный политик даже предложил назвать его именем улицу в Тольятти. «Разве что после смерти, – отшутился тогда Семизоров и тихо добавил. – И только после Полякова»…

Через девять месяцев Николай Федорович скончался. Как говорили, ночью, над рукописью воспоминаний. И теперь время от времени в Тольятти вновь обсуждают: мол, пора бы появиться улице Семизорова (школа его имени уже есть). Брошенную на том же юбилее идею вытесать из долготерпимого неотесанного камня на Центральной площади памятник таким строителям, как Семизоров – да их же руками! – Николай Федорович назвал кощунством. Да и верно, зачем очередной памятник, если за их плечами и так остался неповторимый рукотворный ансамбль – ГЭС, город, «большая химия», ВАЗ.

Бог не бог, а наместником строительного бога в нашем славном городе он был точно. Генерал не генерал, но куйбышевгидростроевская армия, сформированная еще на «великой стройке коммунизма», тянула на целый фронт, линия которого (да простят меня за кощунственные параллели) простиралась на тысячи километров – от Курска и Оренбурга до Москвы и Экибастуза. Неровная такая линия. Могла бы быть и попрямее, если бы, как вспоминал Семизоров, осуществились планы возложить на КГС строительство всего каскада станций на Волге: «Ну а потом влезли в химию, а потом ВАЗ пришел, и само собой это отпало»...

Собственно, нет здесь никакого кощунства – сравнивать с фронтом. Поскольку на прорывное для страны поле битвы – строительство крупнейшей в то время в мире Куйбышевской ГЭС – Семизоров попал, можно сказать, с фронтов Великой Отечественной. О таких, как он, приехавших возводить невиданное доселе гидроэнергетическое чудо в обмотках и защитной гимнастерке, так и говорили в те годы – «фронтовик». К тому же, орденоносец – «Отечественной Войны I степени»...

А между фронтами была «учебка» – на строительном факультете Новочеркасского политехнического (в то время индустриального) института, куда Семизоров поступил, демобилизовавшись в 1944-м после тяжелейшего воспаления легких: «кровью харкал». В зачетке, которая сегодня хранится в фондах Тольятинского краеведческого музея, сплошняком «хор.» и «отл.». Только пять предметов оценены на «посредственно»: непростые для студентов всех времен сопромат, теоретическая механика, английский и (что жестоко для сталинских времен!) основы марксизма-ленинизма и политэкономия. Впрочем, уроженец разоренной коллективизацией, изголодавшейся кубанской станицы, Семизоров, похоже, и не мечтал о партийной карьере, а чекистская и вовсе была не по нутру. Предел мечтаний в то время... просто наесться. И мечте суждено было сбыться.

- За три месяца до окончания института приходит к нам немногословный старший лейтенант с чемоданчиком, – вспоминал Николай Федорович. – Собрали нас в аудитории человек 15 лучших студентов. Декан объявляет, что хотят нас взять в систему МВД, лейтенант раздает анкеты. Я-то думал, что МВД – это следователи, очные ставки и прочие дела.”Слушайте, – говорю, – а вы у нас спросили? Я, например, неспособен на это, да и не хочу”. – “Да нет, – отвечает, – вы будете работать мастерами, прорабами, начальниками участков на больших сталинских стройках”. Поворчал я, поворчал, и согласился. И вот распределение. Первую из нас, девчонку-фронтовичку, направили в Волгодонск. А я думаю: вот бы мне туда, это почти дома, а я к дому уже привык, натерпелся, от дома отрываться – черт знает, куда попадешь. Захожу вторым. Они начинают: Воркута, Магадан, Чукотка, Забайкалье... Я слушал, слушал. “У вас совести нет, – говорю. – Я в воде спал, в снегу спал, голодал, холодал, обмороженный был, а вы меня опять туда, на Север? Да вы что, обалдели?” Они посмотрели и смягчились. “В Ставрополь поедешь, на строительство ГЭС?” – спрашивают. А что там строить, думаю, – Терек далеко, Кубань тоже, да и ту воробей вброд перейдет. “Да не в тот Ставрополь – на Волге”.

Я согласился, 6 августа 1950 года (накануне официального выхода постановления ЦК ВКП(б) и Совмина СССР от 21 августа 1950 года “О возобновлении строительства Куйбышевской ГЭС”. – С.М.) уже тут были, с женой...

Начал прорабом. Почти год жили на квартирах. Там, в марте 1951-го, и Сережка родился (потом уже дали нам проходную комнату в восьмиквартирном доме в Комсомольске). И что меня поразило. Тут рыночек был, а там – Бог ты мой: осетрина, баранина – 5 рублей кило, мед – примерно столько же, кролики лежат, виноград в магазинах, банки со шпротами. Все что хочешь. И главное, все доступно. После лишений, после 1947 года, когда вообще голодали страшно (ведь в семье у нас было 7 человек, а отец учительствовал) – не жизнь, а малина. Что ни говори, только здесь я впервые наелся...

То, что своим первым, как сейчас говорят, шагом по карьерной лестнице Семизоров обязаны лично легендарному первому начальнику Куйбышевгидростроя Ивану Васильевичу Комзину – правда. 

- Это был крупный организатор, мысливший по-государственному, – рассказывал Николай Федорович. – Если сравнивать – я, например, себя с ним даже сравнивать не могу. Для меня он был бог, талант. Ну, немножко с авантюрой – но со строителями нельзя быть просто, надо быть немножко... не то что посмелее, а с такой хорошей авантюркой…

Да вот пример. Комзин же часто приезжал сюда и после сдачи ГЭС (он же одно время был начальником нашего главка, курировал строительство ТЭЦ). И такую историю придумал. Он знал, что в армии я был страшно простужен: воспаление легких, в 1944-м после госпиталя демобилизовали - кровью харкал. И вот однажды говорит: "А ты знаешь, как я конный парк на строительстве организовывал? Я же к Буденному за лошадьми ездил (это правда). Специально, чтобы кумысом кормить (а это придумал)"…

Что важно, он никогда духом не падал, хотя были критические моменты. Скажем, когда прорывало плотину – а это грозило катастрофой, потому что могло снести все. Помню, в один из таких прорывов Комзин куда-то позвонил, пригнали несколько вагонов с мукой, и он первый бросил мешок в брешь. Только этим и спасли... Нет, Комзина мы любили, и я возмущаюсь, когда сейчас его пытаются охаять или просто не упоминают. Ведь самый трудный – это же период организационный, а он пробыл тут до конца, пока гидростанцию не сдали, только потом уехал на Асуан (на строительство Асуанской ГЭС в Египте. – С.М.)...

Знаете, даже иногда поражаешься: в такой обстановке – сложной, тяжелой – он всегда находил нужное слово, основное зерно. Благодаря этому здесь такой кадровый рост пошел! Так и со мной. В марте 1951-го собрались на активе. Я в ватных штанах, в фуфайке, с молодежью сидим, между собой говорим. И вдруг Комзин произносит: “Вот, мы решили выдвинуть его на должность главного инженера участка. Молодой, фронтовик. Николай Федорович, поднимись, поднимись”. Меня ребята в бок толкают – тебя, мол, – а я думаю: какой там Николай Федорович, 25 лет ведь мне тогда было? Так и выдвинули...

А тогда участки были большие – полторы тысячи человек, со своей бухгалтерией, ОТИЗом, плановым отделом – со всеми атрибутами.

Там же со всего Союза ехали – “стройка Коммунизма”. Действительно, было тяжко. Электроэнергии сперва не было – только передвижные американские и английские установки, полученные, наверное, по ленд-лизу. Первую Комсомольскую подстанцию (в Комсомольском районе, тогда еще поселке Комсомольском. – С.М.), 6-киловольтовую, я же строил. Раз сгорело что-то на подстанции, и зимой Комсомольск замерз. На трое суток. Но много спасли: и центральное отопление уже было, и водопровод – скважины я строил в лесу, где сейчас Горгаз... Баржи шли, и причалов же не было, даже разгружать нечем было. Варили листы и возили. На Жигулевском море вручную вагоны разгружали. Высоковольтные линии через насыпь, через железную дорогу – мы забивали. Вместе с зэками и кашу ели, и суп – все вместе. Я же с ними проработал на строительстве от прораба до начальника СМУ: и с вольнонаемными, и с заключенными, и с бесконвойными. 

Конечно, разные люди сидели: и за десять украденных ниток, и за анекдоты. И политические были. Кстати говоря, в Комсомольске у них был отдельный барак, я сам ходил в 6 утра получать оттуда бригады, когда стал начальником участка...

Знаете, иногда было и неудобно спрашивать, кто как попал в лагерь. Относились они к нам по-божески, мы к ним тоже. А так всякие тут были – и воры, и суки, и они между собой и воевали. Да еще как! Я почему спозаранку бегал? Чтобы не втолкнули там этих, воров. Понажрутся – и ходят пьяные по зоне, угрожают. Комзин же еще и начальником всех лагерей здесь был (официально И.В. Комзин был начальником Кунеевлага – совмещал с должностью начальника Куйбышевгидростроя – до 1952 года. – С.М.). И если в зоне какая буза среди заключенных, суки с ворами схлестнутся, – он всегда заходил туда первым и с его заходом практически все кончалось. Он пользовался большим авторитетом. И главное для того времени: он никого не притеснял, никого не посадил – наоборот, освобождал.

А зэки, надо сказать, работали неплохо, потому что зачеты были один к трем (день за три шел) – стимул большой, и все только это и выжимали. Прорабам, конечно, сложно было. Да и начальникам участков. Как начнешь смотреть - чего только ни понарисовали: подноска, ошкуровка, оттеска, подтеска. Я сам семь лет наряды закрывал: как сдавать, сидишь, неделю головы не поднимаешь… До потери сознания считали все, чтобы убытков не было – а все равно были убытки…

А после амнистии 1953-го практически полностью перешли на вольнонаемных...

Поскольку до смерти Сталина стройка подчинялась МВД – и отношения выстраивались соответствующие.

- Если и обращался когда к кому Комзин, то обращался лично к Берии, – вспоминал Семизоров. – При мне несколько раз звонил. И по рельсам, и по шпалам, и по другим материалам. Я свидетель – берет и прямо на планерке звонит: “Так вот и так, Лаврентий Павлович, такой-то завод до сих пор не дал рельсы, а рельсы нужны...”

И действительно: по первому звонку были и рельсы, и цемент, и техника, и дешевая зэковская рабсила – эшелоны заворачивали, но грандиозной, небывалой в истории стройке, которую курировал сам Сталин, остановиться не давали ни на миг. Да что там говорить об эшелонах, если в Кремле на полном серьезе планировали развернуть на юг северные реки.

Практика эта, которую при перестройке именовали «административно-командной», сохранилась и при Хрущеве, и при Брежневе.

- Начальником стройучастка в Шлюзовом я был до 1956 года, – рассказывал Семизоров. – И застал как раз хрущевское постановление “по излишествам”. А Шлюзовой проектировал Ленгипрогор, и там вообще кусочек Ленинграда – красивые архитектурные детали, подоконники, розетки, карнизы. Так вот, многое посрезать пришлось. К излишествам отнесли и первый вариант моста через гидростанцию. Тоже пришлось переделывать. По дурному. Был такой перекос...

Или другой эпизод, связанный с «волюнтаризмом» Хрущева. 

Во время приезда Никиты Сергеевича на госприемку ГЭС, 9-10 августа 1958-го, как рассказывал Семизоров, «к гостинице Белокаменной, что в Портпоселке, сделали пристрой: деревянную галерею и что-то типа шотландской таверны – обшитые колонны, мощные балки, кованые черные люстры. Времянку, специально для банкета». Именно там, уже после раздачи наград (сам Николай Федорович, кстати, получил за участие в этом строительстве первый орден Ленина; после было еще два – один за ввод промышленных предприятий, в том числе “большой химии” Тольятти, второй, вместе со звездой Героя Соцтруда, за выполнение плановых заданий пятилетки – «и ВАЗ вошел туда, и химия, и физика – все туда») и случился памятный многим ветеранам скандал.

- Во время митинга, прямо на балконе здания ГЭС, в своей речи Хрущев впервые поднял такой вопрос, что гидростанции, конечно, хорошо – но это не то. Мол, и единовременные вложения очень большие, в Европейской части мы водные ресурсы почти использовали, а она все-таки требует дополнительной электроэнергии, – словом, настало время переходить на мощные тепловые станции. Ну, сказал и сказал. А вечером прием в “таверне”. Не для всех, конечно (работягам талоны выдали: идите в столовую, там по 150 граммов, по-моему, наливали, и обед). Огромные столы, скатерти, московские официанты. Приехал Волжский народный хор и грянул: “У Костромы целует он, а слышно у Саратова”. Вел все это тогдашний первый секретарь обкома Михаил Тимофеевич Ефремов, потом он был зампредсовмина. Сначала провозгласил тост за строителей, потом за партию, за комсомол, за работяг, потом... В общем, много было тостов. Все проходило нормально, потом уже потихонечку к тем, кто перебрал, подходили мужички: “Где живешь? Поехали” и осторожно сажали в машину.

Вначале все слушали Никиту, а как поддали, разгорелся спор. По-моему, первый выступил Кирилл Смирнов, начальник управления правого берега. Говорит: вот, нас тут вроде агитировал генсек, что надо переходить на тепловые станции, а я считаю, что надо подумать: может быть, даже ошибочно. Потом второй поддержал, третий. Никита взял слово, стал обосновывать: наступило-де такое время, что без ТЭЦ мы не проживем. Водные ресурсы кончаются, а сейчас надо готовить промышленность, металлургию, агрегаты нужны мощные – миллионники, а не стотысячники, как здесь... А мы, если честно, все говорили “вот, Никита выпивает”, а тут смотрим – он пригубит и поставит. И трезвый. А как на него насели, не выдержал: “Ну вот что. Вы думаете, что если вам тут орденов понацепляли, то вы бога за бороду взяли, что ли? Вот что скажут, то и будете делать!”… 

И делали. Как вспоминал Семизоров, «захватили и Тольяттинскую ТЭЦ, и ТЭЦ ВАЗа»...

- Чтобы понять, почему мы так торопились с ГЭС, надо жить в то время. Много всяких чудес мы делали – но это же развязало стране руки. Только представьте: противостояние Востока и Запада, электроэнергия нам нужна была вот как! Как Сталин сказал: “50 миллионов тонн нефти, 100 миллионов тонн металла – и тогда мы будем свободны от всяких случайностей”. И ведь только объявили, что кончили послевоенное восстановление, хозяйство-то еще какое было? Я же говорю, я тут впервые наелся-то как следует!.. Нет, что ни говори, гидростанция свое дело сыграла, и большое. Но ведь и тепловые станции – тоже… 

Делали-то делали, да вот только не всегда, сказав «надо» и получив в ответ «есть», партия до конца отвечала за свои слова. Полжизни приходилось класть на то, чтобы, уже «снизу», провести партийные решения через громоздкую и самодостаточную бюрократическую машину.

Так было и с вазовской эпопеей.

- ВАЗ – необъятная тема, – вспоминал Семизоров. – Вести параллельно и проектирование, и строительство такого завода – это, знаете ли!.. Хорошо, была мощная поддержка правительства и жесткая дисциплина. Но все равно, многое зависело от конкретных фигур. Например, когда я в первый раз в Госплан пришел по ВАЗу – мне говорят: “На кой черт твои легковушки нужны? Нам уголь нечем возить, землю нечем возить – нам грузовики нужны”... Ну а что делать? 

Вы знаете, несколько человек и спасли завод, а то бы завалили, насмерть завалили. Один из них – как в то время глава Госснаба Дымшиц. Тот самый, которого Брежнев взял из Днепропетровска (герой одной из книг брежневской трилогии – “Возрождение”. – С.М.) – он там восстановил домны. Это был большой строитель...

До правительства доходил, и правительство решение принимало. К примеру, снять с производства 100 тысяч холодильников и отдать ВАЗу полистирол. Или – позарез нужен был кислотостойкий цемент для фундамента, а где его взять? Пока туда-сюда, полтора месяца потеряли. В Москву не наездишься – я и так два раза в месяц в командировку ездил. А потом из министерства звонят: Дымшиц подписал. И это нас спасло...

Я уж не говорю о том, что и генеральный нам попался толковый мужик. Скажу честно: лучше заказчика, чем Поляков, у КГС не было. Жестко спрашивал со своих специалистов. И отстаивал стройку...

Вместе отстаивали, спина к спине. Вместе доказывали: ВАЗ стоит того, чтобы разворачивать эшелоны. Ведь «не было таких темпов, как миллион капитальных вложений в сутки, не было таких сроков – ни здесь, ни в мире – чтобы такие объемы делались за три-три с половиной года. Никто не верил, что это можно вообще сделать», – как говорил уже после окончания эпопеи Виктор Николаевич Поляков...

- Один случай расскажу. Часть главного корпуса мы накрыли, а у него еще оборудование на улице. Ночью мне звонят: “Поляков оборудование стал возить в главный корпус”. А там еще работы, сварка вовсю. Говорю: “Да он что, обалдел, что ли? Сожгут!” Звоню ему, а он: “Я знаю, что я сделал, но давай, приезжай утром, договоримся”. Посадят, думаю: сгорит оборудование – а это 10 вагонов золота, 600 тонн! Тут и спрашивать не будут, посадят. Приезжаю утром, злой такой. “Ну хоть бы позвонил!” А он: “Если б я позвонил, все равно б твоего согласия не получил. Давай сделаем так. У меня люди есть. Где варят, оборудование накроют асбестовой простыней - четверо по углам встанут, а рядом мужик с ведром”. – “А будут стоять?” – “Будут, я сказал”. И стояли. Все сварили, ничего не сожгли...

А вообще, мы все время на грани были. Где только за все эти годы меня ни заслушивали и ни наказывали. И на коллегии, и в народном контроле, и в Комитете партийного контроля, и... Словом, мальчик для битья был. А вот эти люди всегда помогали. И верили.

Потом уже, потом, когда в 1987-м я ушел на пенсию, начали говорить тут о перестройке, об изменении структуры КГС, Дымшиц (а он тогда был уже зампредссовмина) спрашивает: “Ты до сих пор там, что ли? Давай я тебя возьму в Совмин”. Я: “Нет, Вениамин Эммануилович. Не тот возраст уже. И я нездоров. Нет, я останусь провинциалом”...

Семизоров утверждал, что не знает, кому обязан выдвижением в 1962 году на должность начальника Куйбышевгидростроя – третьего по счету после Ивана Комзина и Виталия Кана. (Ветераны КГС говорили, что случилось это с подачи легендарного парторга стройки, в то время первого секретаря Куйбышевского обкома КПСС Александра Мурысева; о нем будет следующий очерк в рубрике «Забытый Тольятти». – С.М.) . Да и не рвался он на эту должность.

- Надо сказать, когда в 1962 году мне предложили возглавить КГС, я долго не соглашался. “Такую стройку? Я не готов”. Вы только представьте, какая ответственность: после гидротехники целые склады были забиты экскаваторами, оборудованием, людей осталось 12 тысяч человек. Я считал себя неподготовленным...

Конечно, я тоже рос и мужал вместе с людьми. Вместе с объемами. Самое главное, что я очень хорошо познакомился с верхами – и свободно чувствовал себя, потому что день и ночь работал. И у меня только и было: завод, жилье, цемент, металл, люди. Но тогда я даже не жалел о времени. Сейчас – жалею: как ишак работал, ни семьи не видел, ничего...

Но сдается мне – лукавил «дед», как звали его между собой куйбышевгидростроевцы. Согласился возглавить – верится, с трудом; уходить было – еще труднее. И одному ему было известно, какую ломку он пережил в судьбоносном 1987-м. После 25 лет у руля огромной, могущественной и прославленной империи – и вдруг оказаться не у дел?..

Но все же прав, наверное, Виктор Николаевич Поляков, назвавший 75-летнего юбиляра «одним из счастливейших людей». За все прожитое и пережитое. И в особенности за ВАЗ, в который Семизоров вложился «с первого камня, с первого фундамента и до выхода завода на проектную мощность»...

В то Рождество Поляков вспомнил и совместную поездку в Италию, на переговоры с ФИАТом. И о том, как тепло относился к юбиляру представитель правительства, который курировал строительство автозавода и больше всех любил именно Семизорова – «за его добрый, веселый, оптимистический характер, за его трудолюбие, за его легкое преодоление трудностей»...

Таким он запомнился многим.